Инкрустированный стол из клена являл собой произведение искусства. Он стоял на дальней половине кухни, которая служила столовой.
Через арку в другой перегородке Билли прошел в большую гостиную.
Материя обивки стоила никак не меньше пятисот долларов за квадратный ярд, ковер – вдвое дороже. Мебель была самой обычной, зато бронзовые статуэтки – бесценными шедеврами эпохи Мейдзи
[48].
Согласно некоторым завсегдатаям таверны, которые читали об этом доме на колесах в Интернете, стоил он более полутора миллионов долларов. Бронзовые статуэтки, само собой, в эту сумму не входили.
Такие дома иногда называли «сухопутными яхтами». Пожалуй, не преувеличивали.
Закрытая дверь в дальнем конце гостиной вела, несомненно, в спальню и ванную. Билли решил, что она будет заперта.
Валис наверняка находился за нею. Слушающий, наблюдающий, хорошо вооруженный.
Билли развернулся на шум за спиной.
Панели перегородки, разделяющей гостиную и кухню, начали подниматься вверх, открывая спрятанные в перегородке стенды.
Одновременно на всех окнах опустились стальные щитки, полностью отсекая гостиную от внешнего мира.
Билли полагал, что щитки эти несли не только декоративную функцию. Он нисколько не сомневался, что выбить такой щиток и покинуть гостиную через окно крайне трудно, а скорее просто невозможно.
При проектировании и установке они наверняка проходили как средства «обеспечения безопасности».
Панели перегородки продолжали подниматься, открывая все новые и новые стенды, когда в динамиках системы громкой связи вновь раздался голос Валиса:
– Ты можешь увидеть мою коллекцию, которую видели лишь считаные люди. Более того, тебе, возможно, будет дан шанс остаться после просмотра в живых. Наслаждайся.
Глава 70
В выставочных стендах, выстланных черным шелком, стояли прозрачные стеклянные банки двух размеров.
Основанием каждая банка устанавливалась в специальную выемку в полу. Черная скоба фиксировала крышку банки относительно верхней полки.
Когда дом на колесах находился в пути, эти банки не могли сдвинуться с места. Они даже не дребезжали.
Каждая банка подсвечивалась снизу, так что их содержимое четко выделялось на черном фоне обивки стенда. По мере того как свет в гостиной тускнел, чтобы экспонаты коллекции предстали в лучшем виде, Билли подумал об аквариумах.
Но рыбки в банках не плавали: в них, в формальдегиде, хранились воспоминания об убийствах, в маленьких – руки жертв, в больших – лица.
Каждое лицо напоминало бледного богомола, отправленного в вечное плавание, черты одного практически не отличались от другого.
Руки, наоборот, разнились, говорили о жертве больше, чем лица, не вызывали такого отвращения, просто казались нереальными, инородными.
– Разве они не прекрасны? – Голос Валиса звучал совсем как у ХАЛ-9000 в фильме «2001 год: космическая одиссея».
– Они грустные, – ответил Билли.
– Странное ты выбрал слово. Меня они веселят.
– Меня они наполняют отчаянием.
Билли не отвернулся от коллекции в страхе или отвращении. Он предположил, что скрытые камеры нацелены на него. Потому что его реакция, по каким-то ведомым только Валису соображениям, была тому крайне важна.
А кроме того, при всей отвратительности экспонатов коллекция завораживала.
По крайней мере, коллекционеру хватило вкуса, чтобы не включать в нее груди и половые органы.
Билли подозревал, что Валис не убивал ради получения сексуального удовлетворения, не насиловал свои жертвы, потому что тем самым у него возникало бы с ними что-то общее. Он видел себя существом, стоящим вне человечества, над ним.
Не включал он в свою коллекцию и ничего безвкусного, гротескного. Ни глаз, ни внутренних органов.
Лица и руки, лица и руки.
Глядя на подсвеченные банки, Билли думал о мимах, одетых во все черное, с белыми напудренными лицами, в белых перчатках.
Да, коллекционер был извращенцем, но при этом оставался эстетом.
– Чувство равновесия, – Билли начал делиться впечатлениями, – гармония линии, чувственность формы. А самое важное, ограничения жесткие, но понятные.
Валис молчал.
Ирония ситуации: столкнувшись лицом к лицу со смертью и не позволяя страху взять верх, Билли уже ни в коей степени не уходил от жизни, наоборот, широко раскрыл ей объятия.
– Я прочитал твою книгу коротких рассказов, – наконец заговорил Валис.
– Критикуя твою работу, я не напрашивался на критику моей.
Валис рассмеялся, похоже, от неожиданности.
– Между прочим, я нашел твою прозу зачаровывающей и очень сильной.
Билли молчал.
– Это истории человека, который ищет, – продолжил Валис. – Ты знаешь правду жизни, но кружишь вокруг этого плода снова и снова, не желая взять его в руки, попробовать на вкус.
Отвернувшись от коллекции, Билли подошел к ближайшей бронзовой статуэтке эпохи Мейдзи, двум рыбкам, вроде бы простенькой, но отлитой с мельчайшими подробностями, с поверхностью, обработанной под цвет ржавеющей стали.
– Власть, – изрек Билли. – Власть – часть правды жизни.
Валис ждал за закрытой дверью.
– И пустота, – продолжил Билли. – Пропасть. Бездна.
Он перешел к другой статуэтке: ученый и олень, сидящие бок о бок, бородатый ученый улыбался, его одежды сияли золотом.
– Выбор – хаос или контроль, – развивал свою мысль Билли. – Имея власть, мы можем творить. Имея власть и с благими намерениями, мы создаем искусство. Искусство – единственный ответ хаосу и пустоте.
Валис заговорил после паузы:
– Только одно связывает тебя с прошлым. Я могу тебя от этого освободить.
– Еще одним убийством? – спросил Билли.
– Нет. Она может жить, и ты сможешь начать новую жизнь… когда узнаешь.
– И что ты знаешь такого, чего не знаю я?
– Барбара живет в Диккенсе.
Билли услышал свой шумный вдох, на его лице отразилось изумление и признание правоты Валиса.
– Будучи в твоем доме, я просмотрел записные книжки, которые ты заполнял обрывками фраз, произнесенными ею в коме.
– Правда?
– Некоторые словосочетания показались мне знакомыми. На полке в твоей гостиной стоит полное собрание сочинений Диккенса… Оно принадлежало ей?
