Он взял со стола флакончик аспирина и, сжав его пальцами, погремел таблетками, чтобы привлечь ее внимание:
– Ну как, понравилось?
– Я ни одной не взяла, – отозвалась Кот.
– Значит, ты учишься наслаждаться болью? – Так ли, эдак ли, все равно выходило по его. Вехс убрал аспирин на место и вернулся со стаканом воды. Улыбаясь, он протянул его Кот: – Пей. Нужно поддерживать почки в рабочем состоянии, иначе они атрофируются.
Пока убийца убирался на столике, где он готовил бутерброды, Кот спросила:
– Ты не подвергался насилию в детстве?
Спросила и сама себя возненавидела за этот вопрос – за то, что все еще не оставила попыток в чем-то разобраться.
Вехс рассмеялся и покачал головой:
– Это тебе не учебник, Котай Шеперд. Это настоящая жизнь.
– Так как же все-таки насчет…
– Нет. Мой отец работал в Чикаго бухгалтером, а мать продавала женскую одежду в универмаге. Они меня любили, но покупали слишком много игрушек – больше, чем мне было нужно, особенно когда я увлекся игрой с… с другими вещами.
– С животными, – подсказала Кот.
– Верно. – Он немного покивал головой.
– А перед животными были насекомые или другие мелкие твари вроде аквариумных рыбок и черепах.
– Это что, написано в твоих учебниках?
– Мучить животных – самый первый и самый дурной признак.
Вехс пожал плечами:
– Мне это нравилось… Любопытно было глядеть, как тупая тварь пытается спрятаться от огня внутри своего панциря. Тебе, Котай, надо научиться быть выше пустых сантиментов.
Кот закрыла глаза, надеясь, что он уйдет на работу.
– Мои родители любили меня. Они просто погрязли в этом заблуждении. Когда мне было девять, я устроил отличный пожар. Пока они спали, я вылил в постель баллончик жидкости для зажигалок и бросил сигарету.
– Боже мой!
– Ну вот ты опять!..
– Но почему ты так поступил?
– Почему бы и нет? – поддразнил он.
– Господи Иисусе.
– Хочешь ответ похуже?
– Да.
– Тогда смотри на меня, когда я с тобой разговариваю.
Кот открыла глаза.
Взгляд Вехса пронзил ее насквозь.
– Я сжег их потому, что мне начало казаться, что они кое о чем догадываются.
– О чем?
– О том, что я совершенно особенный мальчик.
– Они поймали тебя с черепахой, – предположила Кот.
– Нет. С соседским котенком. Мы жили в живописном пригороде, и у соседей всегда было полным-полно домашних животных. В общем, когда они поймали меня за игрой, было произнесено несколько слов о необходимости показать меня врачам. Даже в том возрасте я понимал, что этого нельзя допустить ни в коем случае. Обмануть врача было бы гораздо труднее, поэтому я устроил им маленький пожар.
– И тебе ничего не было?
Вехс закончил прибираться и сел за стол напротив нее:
– Никто ничего не заподозрил. Пожарные сказали, что па курил в постели. Нечто подобное случается сплошь и рядом. Весь дом выгорел дотла, я сам едва успел выскочить. Бедная мамочка так кричала, так кричала, а я не мог добраться до нее, не мог спасти мою бедную мамочку! И потом, я так испугался!.. – Он подмигнул Кот. – После этого мне пришлось жить с бабушкой. Она была надоедливая старая склочница, битком набитая всякими дурацкими правилами, ограничениями, хорошими манерами и прочей вежливостью, которой я должен был учиться. Но сама она не могла даже поддерживать в доме чистоту. В ванную просто невозможно было войти! Старуха довела меня до того, что я сделал свою вторую и последнюю ошибку. Я убил ее на кухне, когда она готовила обед. Два удара ножом – по одному в каждую почку. Наверное, я действовал в состояний аффекта, повинуясь внезапному импульсу.
– Сколько лет?..
– Мне или бабушке? – хитро сощурился Вехс, дразня ее.
– Тебе.
– Одиннадцать. Слишком мало, чтобы меня можно было судить. Слишком мало, чтобы кто-то мог действительно поверить, будто я знал, что делал.
– Но они же должны были сделать с тобой хоть что-то!..
– Четырнадцать месяцев в сиротском приюте. Много всякой терапии, много консультаций с различными светилами, много-много внимания и… сочувствия. Я, видишь ли, зарезал бедную старушку только потому, что не мог найти выход своему горю, вызванному случайной и трагической гибелью возлюбленных родителей в этом ужасном, ужасном пожаре! В один прекрасный день я понял, чтó они пытаются мне втолковать, и… сломался. О, Котай, я так плакал, так убедительно катался по полу и выл от жалости к своей бедной покойной бабушке, что мне поверили. Врачи и социальные работники становятся очень чувствительны, если начинаешь кататься по полу и рыдать в три ручья.
– А как ты выбрался из приюта?
– Я был усыновлен.
Кот уставилась на него во все глаза, потеряв дар речи.
– Я знаю, о чем ты думаешь, – сказал Вехс. – Двенадцатилетних сирот усыновляют исключительно редко. Люди стараются взять совсем маленького ребенка, чтобы превратить его в свое собственное подобие. Но я был очень милым мальчиком, Котай, сверхъестественно красивым и милым. Можешь ты себе это представить??
– Да.
– Людям нравятся красивые дети. Красивые дети с милой, открытой улыбкой. У меня были мягкий характер и очаровательные манеры, потому что я уже научился ничем не отличаться от вас, лжецов и лицемеров. Меня уже никогда больше не поймают возле окровавленной тушки котенка или мертвой бабушки.
– Но кто… кто усыновил тебя после того, что ты сделал?
– То, что я сделал, было, разумеется, удалено из моего личного дела. В конце концов, я был всего лишь маленьким мальчиком. Мне дали возможность начать все сначала. Ты же не захотела бы, чтобы вся моя жизнь оказалась разрушена из-за одной роковой ошибки? Психиатры и воспитатели стали смазкой в моих колесах, и я буду вечно им признателен за ту очаровательную серьезность, с которой они готовы были поверить.
– И твои приемные родители ничего не знали?
– Разумеется, их предупредили, что гибель родителей во время пожара, буквально на моих глазах, нанесла мне серьезную травму, которая потребовала врачебного наблюдения, и что они должны внимательно следить за тем, чтобы у меня не появились признаки депрессии. И они очень старались сделать мою жизнь лучше, чтобы депрессия никогда не вернулась.
– И что с ними случилось?
– Мы прожили в Чикаго два года, а потом переехали сюда, в Орегон. Я дал им возможность пожить еще немного и попритворяться, будто они меня любят. Почему бы нет? Им нравилось заблуждаться. Только потом, когда в двадцать лет я закончил колледж и мне потребовалось денег больше, чем я имел, мне пришлось задуматься еще об одном несчастном случае, еще об одном пожаре. С того дня, когда огонь убил моих настоящих родителей, прошло одиннадцать долгих лет; это было на другом конце страны, а работники социального обеспечения вот уже несколько лет как перестали меня навещать. Кроме того, в моей биографии не было ни одного упоминания об ужасной ошибке, которую я совершил с бабушкой, а в результате никто не сумел связать одно с другим.
