— Вас, господин фельдфебель, прошу немного обождать здесь. О вас доложат. А вы, ефрейтор…
— Гвардии старший канонир, — обиженно поправил его Тавор.
— Простите… Старший канонир… — поправился унтер. — Вам придется обождать своего патрона в кордегардии, где вам предложат прохладительные напитки.
И они ушли, оставив меня одного. От нечего делать я стал рассматривать теснящиеся на стенах картины. Судя по некоторой примитивности композиций и изображений, картины эти были старые, но очень эффектные, как у Пиросмани или Босха. В основном они изображали битвы в горах. И только одна — портрет. Бородатый, косматый, носатый воин с суровым взглядом. Совсем не блондин. Русый и кареглазый. Поверх кольчуги облачен в просторный белый налатник. Императорский ополченческий крест изображен в области сердца. В правой руке зажато древко копья. А на левой ладони он держит зеленую гору со снежной вершиной. Больше картина походила на старые русские иконы, нежели на портрет.
— Любуетесь на моего предка, флигель-адъютант? — раздался сзади бодрый голос.
— Здравия желаю, ваша светлость, — поздоровался я, обернувшись.
Маркграф стоял в дверях один. Никакой свиты. Кареглазый блондин с седыми «буденновскими» усами.
— Любой знатный род, какой бы он древний ни был, — продолжил свою речь маркграф, — когда-то начинался с человека, которого никто не знал. На картине, а этой доске больше пяти сотен лет, изображен первый рецкий маркграф Отон. Мой прямой предок. Единственный, кому в древности удалось разбить рецкое ополчение, после чего рецкие горцы признали его своим общим вождем, чтобы не было так обидно от проигрыша. Его, а не императора. Императору же, в войске которого оный Отон служил всего лишь сотником наёмных пикинёров, пришлось назначить рекомого Отона местным маркграфом с прямым вассалитетом. Хотя, как доносят до нас устные предания, монарх этого вовсе не хотел — у него были для такого высокого поста свои кандидатуры, из ближников. Не хотел… потому как происхождения этот сотник был самого что ни на есть подлого — крестьянского. Но в официальных хрониках его лживо выводят изначальным имперским рыцарем, хотя этого звания он не добился, даже став маркграфом Реции. Вы не будете против, если я стану называть вас просто по имени? Как видите, у нас с вами для такого простого общения одинаковые корни.
И задорно улыбается в усы.
— Почту за честь, ваша светлость, — откликнулся я, склонив голову.
— Вот и хорошо, — кивнул его светлость и вернул мое внимание к галерее. — Остальные картины изображают победы рецкого ополчения в разных битвах. Как вам известно, они под водительством потомков Отона не проиграли ни одной до появления дальнобойного огнестрельного оружия. А сейчас я бы предложил пройти на террасу, выходящую в мой маленький сад, где мы можем насладиться видом на горы и продегустировать зеленое вино прошлогоднего урожая с моих виноградников. Прошу за мной.
Мы прошли через анфиладу парадных комнат на большой балкон, с которого действительно открывался прелестный вид на горы. Там по приглашению принимающей стороны мы уселись около небольшого круглого столика в плетеные из рогоза кресла.
— Я очень рад, что вы приняли мое приглашение, — сказал хозяин замка, когда ливрейный слуга разлил по бокалам вино.
«То ли маркграф так прикалывается, — подумал я, — то ли ему от меня действительно что-то очень надо. Но послушаем для начала хозяина, а там будем посмотреть…»
Вино оказалось легким и очень неплохим на вкус, несмотря на свой необычный травянистый цвет.
— Прекрасная лоза, — похвалил я.
— Да… прекрасная… — повторил за мной маркграф, — но только всего год после урожая. Потом это вино грубеет, вытягивая из бочки больше древесных соков, чем того требуется. А в бутылках годовалая выдержка зеленого вина живет не более трех лет, превращаясь после этого срока в уксус. Увы… Но это не коммерческий сорт. Это для души. Себя побаловать да гостей угостить. К тому же с одного только склона горы такое вино получается, хотя вроде бы и сорт винограда одинаковый. Но… в других местах это просто неплохое белое вино, которое только в имперской столице продается тысячами бутылок.
Маркграф поставил бокал на стол и развел руками.
— Осмелюсь полюбопытствовать, ваша светлость, как я подозреваю, вы меня позвали не для того, чтобы угощать редким вином.
— Почему же… — возразил хозяин. — Принимать у себя дома первого героя этой войны, призванного в армию с моей земли, для меня честь. К тому же меня гложет любопытство, что такого в вас нашел Бисер, которого я знаю как весьма серьезного и здравомыслящего человека еще с Пажеского корпуса, где я командовал его учебным взводом.
— Не могу вот так вам сразу на это ответить, ваша светлость, сам многого не понимаю в причинах королевской ласки ко мне. Разве только то, что я спас от плена молочного брата его сына.
— А вот прибедняться, Савва, нехорошо. Никогда не умаляй себя сам… Это охотно сделают другие, — усмехнулся маркграф. — Причем с большим удовольствием. Человек по большому счету порядочная скотина. Его держит в рамках только мораль. Ослабнет в обществе градус морали, и все полетит в тартарары. Вот как вы думаете, какая проблема будет стоять перед нами после этой войны, уже превратившейся в бойню, в которой участвуют миллионы? Такого ведь еще никогда не было.
И смотрит на меня внимательно. Я бы даже сказал, заинтересованно.
— Слишком много людей на этой войне научатся легко убивать себе подобных, ваша светлость. Ценность человеческой жизни подвергнется инфляции. Одних только сошедших с ума пулеметчиков будут считать на сотни. А о послевоенном разгуле криминала я уже и не говорю.
— Сошедшие с ума пулеметчики? Я правильно расслышал?
— Все правильно, ваша светлость. Вы слышали о тактической новинке армии восточного царя — психической атаке?
— Не довелось.
— А вот мне в санатории рассказали. Дивизия идет в атаку чуть ли не парадным шагом. В плотной колонне. В красных кителях. Под барабанный бой и флейту. С развернутыми знаменами. Убитых в первых рядах моментально заменяют задние ряды, и такая видимость создается, что ты стреляешь, стреляешь, а все без толку. Кажется, что враг от пуль заговоренный. Двух пулеметчиков из полка отправили в дом умалишенных. А атаку еле-еле отбили в штыковую. Была бы нейтральная полоса метров на двести ýже… тот офицер, который мне это рассказывал, не брался прогнозировать удачной обороны.
— Да… занимательно… Но откуда царцы собираются при таких потерях брать пополнение?
— Пленный их офицер на этот вопрос ответил, что их бабы еще нарожают.
Маркграф задумался, отпил из бокала.
— Но это означает, что кадровую армию они перемелют за первый год войны. Не так ли?
— Похоже на то, ваша светлость. Но и наша армия стачивается, несмотря на то что стоит в глухой обороне на хороших позициях.
— А те, кто придет им на смену, — не обратил он внимания на вторую часть моего ответа в своих рассуждениях, — будут уже не так хорошо обучены и стойки. Опять-таки, Савва, во главе всего стоит мораль. Вы согласны?
