Я пустилась со всех ног и успела подбежать к калитке одновременно с Ульяной, ругательски ругая себя за то, что отошла так далеко от дома. Я была уверена, что эта чрезмерно любопытная и говорливая баба, очень напоминавшая этими качествами Анну Петровну с Большого Фонтана (вполне возможно, что таковы же и все молочницы на свете!), спросит меня, что это я делаю на дороге и что ищу (на всякий случай я незаметно оторвала пуговку от платья, решив соврать, что искала ее), однако Ульяна вытаращилась на меня побелевшими от возбуждения глазами и выпалила на местном суржике, не таком ярком, как в Одессе, но тоже забавном для русского слуха:
– Надия, чулы
[48] вы чи ни: биля
[49] Мисхора побитых офицерьёв нашли?
Я покачнулась, схватилась за калитку. Нет… забавного мало в том, что она говорит!
– Каких офицеров?
Удивляюсь, что произнесла эту фразу членораздельно: голос не повиновался, губы онемели.
Казалось, я заранее знаю, что услышу!
– Да теих набижних
[50] офицерьёв, шо царевых родственников хотели выкрасть с Дюльбера, – громким шепотом прокричала Ульяна. – Теих офицерьёв, шо, навроде, сбегли с-под ареста! Не чулы?
Я с трудом заставила себя говорить:
– От вас от первой слышу, Ульяна. А насколько это все достоверно? Правда это или просто бабы на базаре болтают?
– Да те бабы балдонить
[51] не станут, – обиженно поджала губы Ульяна. – Оттель все найпершие вести идут! Так шо, вам крынку молочка налить або барыло
[52] возьмете?
Я насторожилась. Мы всегда брали только крынку. Но если у нас останется Красносельский, молока потребуется больше. Почему Ульяна заговорила о ведре? Она что-то знает? Догадывается о чем-то?
Впрочем, ничто в лице молочницы не вызывало подозрений, поэтому я только улыбнулась ее словам, как удачной шутке, и, заглянув за калитку, вынесла крынку.
Ульяна растерянно хлопнула глазами:
– А шо ж туточки, а не тамока?
– Да чтобы вам туда-сюда тяжесть не таскать, – с приторной любезностью объяснила я, отдавая ей деньги. – Слушайте, Ульяна, а кто же их убил?
– Когось? – удивилась молочница: она пересчитывала деньги, и больше ничего для нее уже не существовало.
– Да офицеров! – нетерпеливо напомнила я.
– А кто ж того биса ведает, – пожала она плечами, убирая деньги за пазуху и поднимая свои «барыла». – Побили, в байрак
[53] свалили, ветками закидали – да и утёклы. Немчура вся туды побигла, да шо ветра в поле шукати? Алэ вот шо я вам скажу, Надия, – вдруг хитро прищурилась Ульяна, – один из офицерьёв утёк-таки, вот вам крест святой, истинный!
Руки молочницы были заняты, поэтому она совершила какое-то странное движение локтем, что, видимо, означало крестное знамение.
– С чего вы это взяли? – пробормотала я, чувствуя, что коленки мои ослабели.
– А с того, шо одна баба его бачила биля своёго огорода! – торжествующе заявила Ульяна. – Заполдень вчерась, глядь: валит из лесу… она думала, шо ведмидь, та ни, цэ був чоловик, увесь в руде
[54]. А у нее шо-то на веревке сушилось, ряднина якась чи шо, так он тую ряднинку – цоп да обратно в лес – шасть! Она-то как сидела напрыцапках
[55], так и сидела, покуда не очухалась. А не верите, так пойдите сами на Нижний базар да спросите Фроську, она насиння
[56] продает да еще всякое-разное мало-мало шо. Я попервах сама думала, шо это на вэрби груши
[57], однако Фроська не брешет. Так шо один утёк-таки, Боже поможи ему!
Ульяна перевела дух и вдруг уставилась на меня острым глазом:
– А шо вы, Надия, все аж перебулгачились
[58]?
Я постаралась взять себя в руки:
– Да уж, наверное, перебулгачишься от таких-то новостей! Люди убиты – как же можно спокойной оставаться?! Вы бы видели себя, с каким лицом вы сами сюда прибежали! Ну, спасибо, Ульяна, до завтра.
– А як же ж, – пробормотала она мне в спину. – Ранком буду!
Я покрепче заперла калитку, постояла около нее, прислушиваясь, пошла ли Ульяна дальше, потом уловила скрип гравия под ее бахилами – и поспешила домой.
Отец нетерпеливо топтался на крыльце, поджидая меня:
– Надя, мы его перенесли в заднюю комнату, подальше от двора. Он очнулся, немного поел. Чувствует себя неплохо. Теперь хочет объяснить, что произошло. Я просил подождать, пока ты не придешь, чтоб ему два раза не рассказывать, не переутомляться.
– Я, кажется, уже знаю, что произошло, – пробормотала я и торопливо передала отцу то, что узнала от Ульяны. – Но пойдем послушаем, что он скажет. Только надо, чтобы кто-то остался за воротами присматривать: мы в задней комнате не услышим, если чужой придет.
– Я постерегу, – высунулась из кухни мама. – Никаких сил моих нет эти ужасы слушать! Боже ты мой, что за время, что за люди! Думали, из Одессы уехали, хоть немного спокойно поживем, нет, опять на нас какой-то кошмар навалился!
– Мы пожили спокойно целых два месяца, – невесело пошутил отец. – Так что не ропщи, Сима, по нынешним временам это даже много.
И мы с ним прошли в заднюю комнату, где устроили «палату» для Красносельского. Он был очень бледен, но выглядел куда лучше, чем ночью, когда мы его нашли и когда мама его «оперировала». Похоже, организм у него оказался очень крепкий, и хотя, рассказывая нам свою трагическую историю, он часто останавливался, чтобы перевести дух и собраться с силами, однако все же довел ее до конца.
Вот что мы узнали.
Заговор по спасению арестованных Романовых был разработан в Москве группой офицеров-заговорщиков. Среди них был и некто Петр Константинович Верховцев. Он некогда являлся секретным сотрудником Особого жандармского корпуса – это было все, что знал о нем Красносельский.
При упоминании Верховцева отец насторожился:
– Секретный сотрудник? Петр Константинович? Загадочно… Знал я в былые времена одного Петра Константиновича из Особого жандармского, однако фамилия его была Бойцов. А как он выглядел?
