– Выбирайте! – заявила она щедро, сопроводив свои слова царственным жестом, и я не заставила себя уговаривать: мигом скинула свое незамысловатое белое платье и надела ярко-голубое, схватила соломенную шляпу с опущенными полями, которые должны были закрывать лицо, и украшенную шелковыми цветами в тон платью, спрятала под шляпу волосы. Взглянула в зеркало.
Да, другая одежда сыграла свою роль, преобразив меня: теперь обо мне прежней напоминал только маленький рост этой особы в нарядном платье и очаровательной шляпке.
– Какой у вас унылый вкус! – бросила Кравчинская, однако я уже выбежала из номера и тотчас забыла о ее существовании.
Вернувшийся на свое место швейцар почтительно распахнул передо мной дверь, и я постаралась выйти с самым независимым и небрежным видом. Если Вирка где-то здесь затаилась и подстерегает, она не узнает меня переодетой, но может заподозрить неладное, если какая-то девушка в синем платье начнет боязливо озираться по сторонам.
Свернула за угол – и бросилась бежать со всех ног, однако все-таки кружным путем, а не прямо к дому.
И вот я наконец на нашей улочке, вот вбежала в ворота, вот взлетела на крыльцо.
– Вы к кому, сударыня? – раздался дрожащий голос мамы, и она вышла мне навстречу – заплаканная, с красными пятнами на опухшем лице.
Я сорвала шляпу.
– Надя! Володя, сюда, скорей, Надя вернулась! – вскричала мама, и в комнату ворвался отец.
Бросился было ко мне, но тут же замер на месте с таким виноватым видом, что я все поняла еще прежде, чем он заговорил:
– Надя, прости меня, я не смог удержать Красносельского. Он сказал, что все равно ушел бы, даже если бы я не начал его гнать. Он просил сказать, что любит тебя.
Меня шатнуло к стене.
– Куда же он ушел? – выговорила я с трудом.
– Я спрашивал, но он ничего не ответил, – пробормотал отец.
– Надя, – осторожно спросила мама, – почему ты в таком виде? Что случилось? Чьи это вещи?
Только теперь я вспомнила о Вирке, о Кравчинской…
– Я взяла эти вещи у Кравчинской, мне нужно вернуться и отнести ей деньги, – выпалила я. – Мы должны бежать, спасаться! Вирка в Ялте, я с трудом ускользнула от нее. Завтра какой-то знакомый Кравчинской едет в Симферополь, мы заплатим ему и уедем с ними. Я уговорю Кравчинскую нам помочь.
– Опять бежать?! – в ужасе воскликнула мама. – Нет, это свыше моих сил!
– Надя, ты уверена? – спросил отец внешне спокойно, но дрожь голоса выдавала его страх и волнение.
– Еще как! – воскликнула я. – Разве вы не понимаете, что я переоделась для того, чтобы убежать от Вирки, чтобы не привести ее сюда?!
– Я сейчас же пойду к коменданту и сообщу, что кровавая одесская большевичка… – начал было отец, но я перебила:
– Вирка сказала, что, если мы ее выдадим, она выдаст меня. Понимаете?! Расскажет о том, что я была женой кровавого одесского большевика! Нет, мы должны бежать! Надо собрать самые необходимые вещи, взять деньги… мы еще вернемся в Ялту, когда Вирка собьется со следа.
– Она вечно будет ползти по нашему следу, как змея, – вдруг сказала мама со странным, пугающим спокойствием. – Но если ты хочешь, Надя, мы уедем, конечно, уедем.
И она снова зарыдала.
Раскаяние ударило меня, да так, что заболело сердце.
Я упала на колени:
– Простите! Простите меня! Я принесла вам столько горя! В самом деле, вы не должны никуда уезжать! Я уеду сама. Сама! И постараюсь увести за собой Вирку.
Вскочив, я бросилась вон из дома, забыв о деньгах.
Отец что-то кричал мне вслед, почему-то прозвучало имя Додонова; рыдала мама, но я даже не оглянулась.
Я знала, что не уеду ни в какой Симферополь. Сейчас вернусь к Кравчинской, надену свои вещи, верну ее платье, попрошу у нее прощения за то, что обманула ее, – и пойду бродить по улицам, чтобы найти Вирку. Пусть убьет меня! Может быть, моя смерть утолит ее проклятую кровожадность? Утихомирит ее? Заставит покинуть Ялту и оставить в покое моих родителей, которые и так настрадались из-за меня сверх всякой меры?!
Я добежала до гостиницы прямой дорогой и вбежала в вестибюль.
Швейцар поклонился мне, а портье с обеспокоенным видом высунулся из-за конторки:
– Госпожа Кравчинская! Примерно полчаса назад из вашего номера вышла какая-то странная особа в белом платье. Коридорный пытался ее остановить, но она бросилась бежать, хохоча во все горло! Вы должны посмотреть, не пропало ли что из ваших вещей! – Вдруг он умолк, пристально вгляделся в меня: – Госпожа Кравчинская?…
Я сняла шляпу, поправила волосы.
– Ах, извините, сударыня, однако на вас такое же платье, какое иногда носила Зинаида Ивановна! – удивленно воскликнул портье.
– Да, – кивнула я. – Мы с госпожой Кравчинской шутки ради обменялись одеждой. То белое платье, в котором она ушла, принадлежало мне.
– Вы тоже актриса, сударыня?
Я покачала головой и вышла из гостиницы.
Теперь мне было понятно, почему Кравчинская с такой охотой согласилась ссудить мне свое платье! Да, все та же чисто актерская страсть к переодеваниям! Куда же она пошла, кому решила показаться в моем обличье?
Да кому же еще, как не Додонову?! Я вспомнила ее ревнивые взгляды, ее слова…
Чего она хочет? Увидеть, как он бросится к ней, думая, что это я, а она мстительно расхохочется в ответ на его искренний порыв?
Может быть, это было дурно с моей стороны, но отношения Кравчинской и Додонова ничуть меня не волновали. Он волен любить кого угодно, потому что я любила другого, даже если этот другой влюблен в другую, а я всего лишь двойник этой другой!
Нет, об этой любви лучше забыть. Как бы ни поступил Красносельский, теперь это меня не должно волновать. Он мог остаться, но ушел. Наши пути могли слиться в один, но разошлись. Мне надо продолжать искать Вирку.
Я положила шляпу Кравчинской на обочину. Без шляпы Вирка скорее узнает меня, вот и хорошо! Тем скорей кончатся мои мучения. Анастасия погибла – погибнет и ее дублерша, чтобы никого не вводить в заблуждение, никому не морочить голову – и самой не страдать из-за того, что она всего лишь копия, двойник!
«Он просил сказать, что любит тебя…» – возникли вдруг в памяти слова отца.
Ну что же, это очень великодушно со стороны Красносельского! Буду великодушной и я. Надо найти его и предупредить, что он снова в опасности. Если Вирка и впрямь была среди тех, кто убивал офицеров, она могла запомнить его. Но Боже мой, где же его искать?!
И вдруг я вспомнила… Отец что-то крикнул о Додонове. И Красносельский, рассказывая, как искал спасения после расстрела, упомянул Додонова, к которому не обратился за помощью только потому, что его дом находился на слишком оживленной улице. Тогда он и пошел к нам. Но теперь ему некуда идти, кроме как к Додонову.
