Среди окостеневших, воздетых к слепому небу в последней молитве к жестоким Богам конечностей, принадлежавших людям, и копыт павших животных копошились голые, опаленные солнцем фигурки, разыскивая, чем бы поживиться.
Прокаженный направил свою тележку к ближайшей яме и, развернув ее сильными, перетянутыми узлами мышц руками, вывалил страшное содержимое в общую кучу. Четыре тела легко скользнули вниз, воссоединившись с товарищами по несчастью и став равными среди равных в этом уникальном заповеднике посмертного коммунизма, где изъеденная сифилисом уличная проститутка соседствовала с высокопоставленным царедворцем, а тот, в свою очередь, делил причитавшиеся ему несколько локтей пространства с тощим, мозолистым трудягой-верблюдом. Ибо настоящее равенство всех живых существ может быть только после смерти.
Тело ребенка – полностью покрывавшая его грязь не могла скрыть того, что это был мальчик, – воссоединилось с великим братством мертвых последним. Слева его соседкой оказалась старуха с обглоданным лисицами лицом и чудовищно раздутыми от гноя молочными железами. Справа очутился труп существа неопределенного пола, покрытый гнилостными пузырями.
Ребенок упал не так, как другие трупы – не безвольной куклой плюхнулся на кучу склизкой мертвечины и не закостеневшим бревном рухнул. В позе покрытого грязью тела было некое изящество будто живого, но спящего глубоким сном человека. Словно подтверждая это неосознанное ощущение прокаженного, с губ мальчика сорвался еле слышный стон.
Прокаженный знал, что из недр трупов порой исторгаются звуки самой разной тональности, причина которых отнюдь не в том, что внутри них теплится хоть какая-то жизнь, а в естественных процессах гниения. Высокий черный человек вдоволь насмотрелся на мертвых и давно не верил ни в богов, ни в то, что эти скрюченные, смердящие останки могут давать их прежнему обладателю право на какую-то там загробную жизнь. Однако, так или иначе, он не поленился спрыгнуть в смердящую яму, чтобы проверить, в чем дело.
Его прыжок потревожил мириады огромных мух, на которых прокаженный не обратил ровным счетом никакого внимания, хотя они тут же облепили его блестящий голый череп, образовав на нем нечто вроде отвратительного копошащегося волосяного покрова. Он склонился над телом мальчика и дотронулся черными заскорузлыми пальцами до того места на шее, где у людей бьется тоненький ручеек жизни. С некоторым удивлением прокаженный убедился, что изменчивая Ба
[36] еще не совсем покинула тщедушное, просвечивавшее каждой косточкой детское тельце.
Тогда черный человек потянулся за своим узловатым посохом, которым он так ловко расправился с бродячим псом и затем оставил лежать на краю общей могилы. Ухватив неказистое с виду, но, как оказалось, весьма грозное оружие половчее, он раскорячил над телом ребенка свои крепкие, как стволы пальм, ноги и высоко занес тяжелый посох над головой…
Глава 4
Перстень Инпу
Черный человек узнаёт, что не все то золото, что блестит, а бог Инпу получает нового раба.
Увесистая, заостренная книзу палка через мгновение должна была обрушиться на беззащитный висок мальчика и превратить его в кровавое костяное крошево. Однако что-то мешало прокаженному опустить тяжелый посох на череп мальчугана. Какая-то неведомая сила крепко держала тяжелую палку – не пошевелить, не вырвать. Урод удивился во второй раз за сегодняшний день и хотел было обернуться, когда за его спиной раздался властный голос:
– Не спеши множить бремя смертей, прокаженный.
Владелец посоха наконец обернулся – и увидел руку, украшенную перстнем с огромным опалом, на котором был с большим искусством вырезан шакалий профиль Инпу – бога мертвых, окруженный какими-то таинственными закорючками. Об их значении даже не догадывался не обученный грамоте собиратель падали. Рука с печаткой цепко когтила посох прокаженного, и вырвать его из длинных сильных пальцев теперь было весьма затруднительно.
На больного проказой явственно повеяло ароматами сандала и каких-то других благовоний. Они перебивали даже вездесущий, проникающий во все поры тела трупный смрад.
– А, это ты, Серапис, – проворчал черный человек, ослабляя хватку.
Однако украшенная перстнем Инпу-Анубиса рука не спешила возвращать ему оружие.
– Он должен умереть, – снова потянул на себя свой посох прокаженный. – Ибо чем он лучше других, лежащих здесь вместе с ним? Человек рожден, чтобы умереть, и чем быстрее это произойдет, тем лучше для него. Меньше страданий. И больше корма гиенам и червям.
– Человек рожден не только для страданий, но и для жизни вечной, – вдохновенно и убежденно проговорил тот, кого прокаженный назвал Сераписом. – Хотя я знаю, что ты никогда с этим не согласишься, ибо червь сомнения и гордыни перед Богами уже выел Ба – твою бессмертную душу, – как сочную гифену
[37], до косточки. Поэтому я не буду тратить слова. Я просто… куплю у тебя этого ожившего мертвеца.
Прокаженный и Серапис, который мог запросто поспорить с ним в высоте роста, отпустили посох почти одновременно. Тяжелая палка с глухим стуком ударилась о край общей ямы – да так и осталась стоять. Внезапно она перестала представлять для кого-либо из двоих хоть какой-нибудь интерес.
– И чем же ты мне заплатишь, Серапис? – проговорил прокаженный, тщетно пытаясь замаскировать алчность, пробужденную словами обладателя драгоценного перстня. – Медные утены
[38] не больно-то ценятся нынче. Деньги – это простой металл, и они придуманы богачами, чтобы половчее обманывать бедняков. Все деньги мира не стоят одной миски чечевичной похлебки.
Чтобы скрыть свою заинтересованность, прокаженный повернулся к Серапису спиной и принялся справлять нужду прямо на трупы. Струйка жидкости смыла грязь с лица «живого мертвеца», обнажив нежную детскую кожу. Мальчик вновь застонал – на этот раз громче.
– А заплачу я вот чем, – проговорил за спиной прокаженного Серапис, и по склону ямы скатилось на раздутые трупы кольцо с резным шакальим профилем Анубиса. – Ну что, нравится тебе моя плата?
