С этими словами Казарин вытащил из кармана листок с признанием Насти и победным жестом протянул его прокурору.
Тот нацепил очки на мясистый, как у морского слона, хобот и погрузился в чтение. Артем от нечего делать стал пялиться на стену позади Вислогузова. Точнее – на необычный портрет, который на ней висел. Во всех начальственных кабинетах, в которых доводилось бывать Казарину, стену украшали портреты Ленина, Брежнева (последнего недавно заменил Андропов) или в крайнем случае Железного Феликса (не к ночи будь помянут). Со стены кабинета Вислогузова благосклонно взирал на посетителей… Сидор Карпович Вислогузов, сложив пухлые длани на обширном чреве. Светлому образу не хватало только нимба над головой – весь он так и лучился добротой и благолепием.
По мере чтения лицо подлинного Сидора Карповича Вислогузова медленно наливалось гнилой кровью, воочию подтверждая тезис, что копия всегда бледнее оригинала. Наконец он с видимым усилием оторвал глаза от бумаги, потрясенно уставился на Казарина – и вдруг забрызгал слюнями негодования, как кипящая кастрюля, внутри которой клокотало какое-то гнусное варево:
– Да кто тебе позволил, щенок… Кто позволил… Возводить гнусную клевету на ответственного работника… Ответственного работника… Победителя соцсоревнования… Соц-соревнования… Да еще спутаться с какой-то шлюхой… Какой-то шлюхой… Опозорить моральный облик сотрудника прокуратуры… Прокуратуры… Да я тебя… Я тебя… Отстраню от расследования немедленно!
На последнюю фразу даже не отозвалось эхо из гнилого дупла – видимо, побоялось повторить такое. Сказанное Вислогузовым было настолько чудовищно и невероятно, что Артем поначалу решил, будто он ослышался. Но листок с признанием Насти разлетелся на клочки в жирных, похожих на ласты руках Вислогузова. Обрывки закружились по кабинету, оседая на плечах и раздольном, как украинская степь, брюхе прокурора, словно прошлогодний снег. Цену они теперь имели соответствующую. Как и все, что Казарин успел сделать. Прокурор отстранил его от ведения дела. Это очень серьезно. Затем его, как пить дать, вышвырнут из прокуратуры. Материалы дела передадут какому-нибудь Козлюку, который либо закроет его как висяк, либо повесит всё на первого попавшегося алкаша – Артем прекрасно знал, как это делается. Возиться с поисками настоящего убийцы и доказательствами его вины уж точно никто не станет. Козлюк по-прежнему будет растлевать несовершеннолетних и получать за это очередные звездочки, пока не займет место Сидора Карповича. А настоящий убийца тем временем продолжит искать новые жертвы. Все было кончено. Изменить ничего нельзя. Увы, он слишком хорошо знал, как работает эта система.
Благодушный Вислогузов умильно взирал со стены на своего красного как рак двойника, и бледного как смерть Казарина.
– Это ваше окончательное решение? – холодно спросил тот, вставая.
Прокурор пробулькал в ответ нечто негодующе-утвердительное, добавив, что, если бы у Казарина был партбилет, он бы тут же выложил его на стол… Выложил на стол… Затем сделал вид, что Артем больше ему не интересен, уткнулся в какие-то бумаги на столе.
Казарин глубоко вдохнул, а потом аккуратно взял с прокурорского стола полный графин и, размахнувшись, запустил им прямо в благодушную физиономию Сидора Карповича. Его багровый двойник в кресле по-бабьи взвизгнул – и ловко нырнул под стол, несмотря на чудовищное брюхо. Полированную столешницу окатило водой и осколками графина. Холст, на котором был намалеван портрет, разорвался со смачным треском, и из дыры хлынули на заваленный осколками стол мелкие розовые крысята. Склизкие гадкие комочки звучно шлепались на столешницу. Некоторые разбивались, как большие кровавые градины. Другие приземлялись более удачно и тут же принимались ползать по столу среди осколков графина с тонким противным писком. Последней из дыры высунулась взрослая здоровенная крыса, у которой, видимо, было за портретом гнездо. Она с ненавистью посмотрела на Артема, который только что разорил ее жилище, и ощерила удивительно крупные желтые резцы. Из-под стола тем временем донеслись истошные вопли:
– Таисия Павловна! Таисия Павловна!
Артем презрительно скривился: опомнившийся от потрясения прокурор звал на помощь секретаршу, будто субтильная пожилая тетка могла лучше справиться с разбушевавшимся посетителем. Розовый крысеныш, пискнув, свалился со стола на такого же цвета лысину прокурора и сразу описал ее – видимо, от испуга.
Казарин, поморщившись, шагнул к дверям, пинком распахнул половинки и громко, так, что слышали все, кто находился в приемной, сказал:
– Пидорас!
Затем стремительно, не оглядываясь, вышел в коридор. И шел по нему, не останавливаясь, до самого конца. Пока не уперся в светившуюся тусклым зеленым светом табличку:
«НЕТ ВЫХОДА».
Глава 21
Пьяный Люцифер
Казарин убеждается, что у него настоящие друзья, но не представляет себе, что делать дальше.
Стекла кафе «Морг» потели мутной влагой, которая отличалась от того сомнительного пойла, что плескалось в кружках, лишь цветом, но никак не прозрачностью. Да и сама «стекляшка» напоминала огромный стакан, который по недоразумению наполнили вместо спиртовых опитков человеческими отбросами.
Вообще-то, кафешка называлась «Морган», в подтверждение чего на ее вывеске красовался силуэт пирата с повязкой на глазу, изъеденный ржавчиной, словно проказой. Но последние две буквы названия то ли отвалились сами, то ли были кем-то сорваны нарочно… Артем с трудом протолкался к столику-«стоячке», который уже отвоевали Стрижак и Лунц. Майор сменил ментовскую форму на моднявую импортную курточку на молнии, Лунц был по-прежнему в костюме и при бабочке. Без нее Артем еще ни разу его не видел. Бабочки были страстью одинокого старика. Не только в виде галстуков, но и настоящие. Лунц был страстным энтомологом-любителем и собирал засушенных насекомых, а частенько и сам совершал вылазки на природу с сачком, отлавливая бабочек средней полосы.
– Ну как дела, дружище? – спросил Казарин Стрижака, обменявшись с друзьями крепкими рукопожатиями.
Это чтобы у него самого не спрашивали. Ибо дел у Артема больше не было: они остались в сейфе кабинета, который больше ему не принадлежал, как и эти картонные папки. И Стрижак прекрасно понял эту торопливость.
– Дела – как в Польше, пан тот, у кого хрен больше, – схохмил он, пытаясь хоть как-то развеселить Казарина. Артем остался ему за это очень благодарен, хотя веселее ему не стало. Чтобы хоть как-то отплатить другу, он участливо поинтересовался:
– Как там с той кражей-то? Старинный перстень вроде, да? Раскрыли ее? Нашли «гайку»-то эту дурацкую?
Вопрос возымел неожиданное действие. Стрижак заметно погрустнел, что случалось с ним крайне нечасто.
– Ага, нашли, как не найти! Цельных два раза! – ответил он Артему.
– Как это – два раза? – не понял тот.
– Кверху каком! – в сердцах буркнул майор. – Задержали по подозрению двоих – музейного сторожа и завсектором древностей. И оба, – оба, блядь! – написали явку с повинной! Сторож покаялся, что он обменял перстень на две бутылки водки неизвестному гражданину кавказской наружности в кепке модели «аэродром». А завсектором повинился, что спер цацку, чтобы подарить ее своему любовнику на день рождения. Причем завсектором – не баба, Артем! В общем, маленько перестарались мои костоломы. Зря они Пэ-Эр-73
[65] этому пидору в жопу засовывали. Я такого сам не одобряю, ты же знаешь, Темыч. Всему есть мера. Ну я разобрался, конечно, навел порядок, наложил служебные взыскания на кого надо. Еле удалось замять всю эту историю. Но «гайка» эта чертова, будь она неладна, как сквозь землю провалилась! Ищи-свищи ее теперь в щелях нижнего ада! И главное – почему мы, убойный отдел, должны заниматься кражонками? – сокрушался Стрижак.
