– Так вот, Артем, по поводу этой… как ее зовут? – уточнил майор.
– А тебе какое дело? – подобрался Казарин, готовясь ударить.
– А такое, что я хочу тебе сразу сказать, Артем, – продолжал Стрижак. – Мы, твои друзья, примем любой твой выбор. Наплюй на всех и делай, как велит сердце!
Лунц одобрительно кивал седой головой.
Дальнейшие воспоминания Казарина были отрывочными. Вот он бьет себя в грудь кулаком и орет на весь кабак, что он-де, боевой офицер-афганец и не позволит с собой так обращаться всяким пидорасам. И что в Афгане такие, как Вислогузов с Козлюком, долго не зажились бы:
– При малейшем поползновении схлопотали бы свинцовую пилюлю в спину! И никакого расследования не будет – просто спишут на боевые потери и на минное поле выкинут! А стрелку максимум начистят рыло, чтоб не борзел, своих не мочил!
– У вас же, наверное, есть какие-нибудь награды, – успокоительно произнес Лунц. – Должны же это принять во внимание…
– Да какие там, на хер, награды от этого поганого совка! – в сердцах ругался пьяный Казарин. – Нас же вообще почти не награждали! В основном давали, как говорится, «с закруткой на спине». Если тебя продырявили. А так надо взятку давать козлам из наградного отдела. – Он неожиданно и пьяно расхохотался. – Но одну медальку все же дали. И вы не поверите за что – за выборы! За выборы, твою мать! Мы про них только и услыхали, когда нас на охрану местного избирательного участка вытащили. Зоопарк! Мы вдруг узнаем, что душманьё кого-то там выбирает! Под эту марку половина взвода медалями обвешалась. За охрану всяких там, мать их, бюллетеней! Халява! В одном месте духи попробовали пострелять, но мы их тут же погасили из подствольников. Даже «Грады»
[66] не потребовались! Пальнули пару раз гранатами – и все! Веский аргумент предъявили. Тогда многие, в том числе и я, «Отвагу» получили. Медалька такая. А ведь у нас некоторые ребята даже в штурме дворца Амина участвовали – и то им хрен задвинули. Вообще ничего не дали – типа, не положено. Базировались-то мы в относительно мирном Кабуле. Это по бумажкам. А реально – мотались почти по всей афганской границе. Так генералам было проще наши «боевые» тырить. А то не переживут, что солдат больше их получает! Эхх!..
Последнее, что запомнил Казарин, – это то, как он сидит на грязном заплеванном полу рыгаловки и обнимается с таким же пьяным кобелем Люцифером. Плачет навзрыд, зарывшись носом в жесткую, воняющую псиной шерсть, и твердит:
– Эх, друг, только ты один меня понимаешь!..
Глава 22
Скольжение
Глазами Артема
День первый
6.15, а может, и нет. Мне снилась какая-то несусветная хрень: будто я – офицер гестапо и писаю кровью своих жертв. А еще очень хотелось пить. Наконец из пулевого отверстия в затылке человека, на котором полосатая пижама висела как на вешалке, мне в рот, в лицо хлынула упругая струйка воды. Но она была горячей, как кровь, и пахла почему-то мочой и чуть-чуть – прокисшим пивом.
Тут я просыпаюсь и вижу: надо мной стоит здоровенный пес Люцифер и, задрав лапу, мочится мне прямо в харю. Пришлось прикрикнуть на эту скотину – дать пинка я не в состоянии, потому что для этого надо подняться, а подобное действие в данный момент никак не представляется возможным.
Я перевернулся на спину и поднес к глазам руку с часами. «Командирские» показывали четверть седьмого утра. Но Люцифер их знает, который час на самом деле. После купания в подземных водах «котлы» то спешили, как Мойша в ОВИР, а то, напротив, вдруг начинали запаздывать, как наступление эры коммунизма.
Я валяюсь на улице возле пивнухи. Мне холодно и сыро – чертова псина обоссала меня чуть ли не с ног до головы. Рядом захлёбисто всхрапывает и шлямкает губами какой-то мужик. Видимо, хозяин псины, раз волкодав отошел к нему и улегся рядом. Пес угрожающе оскалился мне, обнажив длинные острые клыки, глаза его горят в сизых потемках похмельного осеннего утра, словно два круглых фонаря. Я с трудом встал на карачки и пополз в сторону остановки.
Куда, интересно, подевались Стрижак с Лунцем?
8.10. Я сижу и без особого аппетита перемалываю макароны, которыми, похоже, мне теперь придется питаться, пока не решится моя судьба (аванс на работе мне на днях выдавать отказались, ссылаясь на личное распоряжение Сидора Карповича). Ко мне зашел Стрижак. Просит денег взаймы – вчера он, оказывается, просадил в кабаке всю получку.
9.10. Стрижак взял 3 копейки на трамвай и ушел, обронив на прощанье загадочную фразу:
– Если в доме нету денег – привяжите к жопе веник!
Раздумывая над ее сакральным смыслом, я тоже натянул старое пальтишко взамен оскверненной Люцифером куртки, чмокнул в плечико спящую Настю (утром, когда я ввалился весь в собачьей ссанине и разбудил ее, она отказалась со мной разговаривать и демонстративно отвернулась к стене), а потом потащился в прокуратуру.
9.30. Денег на проезд нет – отдал майору последние, дурья башка! А зайцем ехать как-то стыдно – я же все-таки работник прокуратуры, хоть и отстраненный от дел. Поэтому на службу приходится чесать пешком (сущая ерунда – всего-то пятнадцать остановок!). Чтобы хоть немного развеселиться, я пою голосом популярного исполнителя Льва Лещенко:
Враг коммунизма встает перед нами,
Хочет он нас окружить!
Мы будем, как Ленин, хранить наше знамя,
Как Ленин, работать и жить!
Прохожие шарахаются. Очень уж хреново поет Лещенко. Пыхтит, задыхается и поминутно хватается за урчащий после дрянного завтрака живот.
До работы я так и не дохожу. Ноги сами собой приносят меня в винно-водочный магазин. В ходе тщательного обыска карманов сокрытых там денежных средств обнаружить не удается. Зато попадается квитанция за медобслуживание в вытрезвителе, где мне посчастливилось побывать на днях. Но на нее, понятное дело, бухлишка не купить. Приходится ждать каких-нибудь спонсоров, так сказать – меценатов…
День второй
7.00. Подъем.
7.30. Подъем.
8.00. Подъем.
8.30. С трудом отрываю гудящую башку от подушки, а зад – от матраса и, покачиваясь, словно маятник метронома, тащусь в ванную. Прохладный душ не приносит обычного облегчения: сонливость и тошнота не проходят. С кем это я вчера пил? Ни хрена не помню. Какие-то гнусные морды потомственных унтерменшей…
9.00. Вкушать фондю и устрицы, запивая их Каберне Совиньон урожая 1950 года, мне в ближайшее время не грозит – моя «зряплата», как я называл ее в редкие минуты благодушного настроения, по-прежнему находится в потных ручонках Сидора Карпыча. Но все же я не ожидал, что в моем стареньком трясучем холодильнике может быть настолько пусто. Насти тоже нет. Но, что еще хуже, нет и туалетной бумаги в моем тесном совмещенном санузле. Она, как водится, закончилась в самые неподходящий момент – когда у меня, как назло, прихватило брюхо после вчерашних неумеренных возлияний без единой крошки закуси. Кое-как перетерпев спазмы, я оделся и потащил свой измученный организм в универсам.
