После минутной возни лямки легли Дональдсону на плечи.
Генри постучал по телеге – большущему парусиновому мешку, закрепленному на колесном металлическом каркасе:
– Пожалуйте в карету.
Крепкие руки схватили Люси под мышки и подняли над краем, сбросив ее вниз на какую-то веревку и еще что-то – кажется, сломанную щетку.
Сверху на нее приземлился Дональдсон; чтобы не разораться от несусветной боли, Люси прикусила себе изнутри щеку. Не успел ее партнер более-менее освоиться, как сверху на них начало сыпаться пахучее тряпье.
– Ну что, Ди, как тебе запашок? – спросила она, слыша, как Дональдсон звучно поперхнулся.
На голову безудержно летели засаленные наволочки и полотенца, вонючие простыни.
– Уфф, – выдохнул тот, – твою мать. А на этой вообще понос.
Жуть. И смех и грех; Люси в самом деле едва не рассмеялась.
Под весом двадцати килограммов грязного белья она припала к Дональдсону, слыша, как внизу повизгивают колеса прачечной тележки.
– Что за дела, приятель? – послышался раз снаружи голос Генри, адресованный кому-то по дороге.
Левая нога Люси была подмята под Дональдсоном, с ослепительной точкой боли как раз возле одного из рубцов. Свежую рану прижигала чья-то соленая моча от подмоченной простыни.
Но кричать и даже плакать было нельзя. Хочешь когда-нибудь дорваться до воли – терпи и ни гу-гу.
Тележка стукнулась о что-то вроде стены, толкнув Дональдсона на Люси. Она разыскала в темноте его руку – уродливую клешню, – с которой сплела свою, трехпалую. Так, впритирку друг к другу, они молча превозмогали боль.
Спустя секунду послышалось, как где-то вблизи разомкнулись створки лифта. Их куда-то вкатили, и после того как дверь снаружи захлопнулась, Люси поняла, что терпеть больше не может. Помимо боли под весом Дональсона и жжения лоскутных шрамов, ей в стесненном зловонном пространстве было еще и трудно дышать.
Они поднялись на один этаж, после чего тележка покатилась дальше. А Люси уже пробирала паника: «Задыхаюсь, задыхаюсь, задыхаюсь! Уберите с меня это!» Она готова была закричать. Завопить в голос. Гори оно синим пламенем. Дайте лишь выбраться наружу, глотнуть воздуха!
Тележка остановилась. Генри слой за слоем скидывал с них белье; чувствовалось, как постылая вонючая масса убывает, а затем прорезался и свет под потолком.
Люси вывернулась из-под Дональдсона и в судорожном порыве вскинулась, всем ртом, всей своей чахлой грудью навзрыд вдыхая живительный воздух. В голове аж поплыло.
Они находились в каком-то пустом служебном помещении – бытовке, что ли. Генри снова всадил в притолоку отвертку. Решетка на одном из окон была срезана паяльной лампой, которая валялась тут же на полу, под окном.
«Вот бы ее сейчас взять и…»
– Шевелитесь, – заторопил их Генри, – времени в обрез.
– А снаряжение где? – спросила Люси. – Мы ж тебе дали сверху, чтобы ты закупил.
– Хватились, – презрительно отмахнулся урод-кубинец. – Времени не было. Поди сюда.
Люси подковыляла к нему, а он через голову надел ей что-то вроде лассо, туго стянув его под мышками в обхват груди.
О боже милостивый. На весу стиснет так, что мало не покажется.
– Будешь сигать отсюда вниз, – Генри хозяйски похлопал по подоконнику. Люси с его помощью взгромоздилась туда и, кряхтя, присела на корточки.
– Стой, – вспомнил о чем-то Генри. – Чуть, блин, не забыл.
Он возвратился к своей тележке, порылся там и вернулся обратно с обломком черенка той щетки.
– Смотри, сучара: если при спуске хотя бы пикнешь, я просто бросаю веревку и ты летишь себе дальше. А я отсюда уметаюсь и бросаю вас на хер с вашей затеей. Поняла меня?
– Да.
– Открывай.
– Чего «открывай»?
– Пасть, говорю, открывай.
Люси разинула рот, и Генри вставил ей в челюсти обломок черенка. Как собаке.
– Если станет невмоготу, просто грызи эту штуку. И еще раз запомни: завопишь – бросаю свой конец без разговоров. Летишь дальше одна.
До земли отсюда было меньше десятка метров, но сверху казалось, что все сто. На воле, вне стен и коридоров, Люси не была вот уже сколько лет. А между тем мглистый вечер был промозгло-холоден, и ветер противно и резко пошаливал под платьем снизу, словно палец гнусного похотливого старикана. Генри смотрел на нее от стены, где он стоял прочно упершись ногами в пол, обмотанный вокруг пояса уже натянувшейся веревкой.
– Давай, – скомандовал он.
Люси начала сползать с подоконника, и когда веревка врезалась ей под мышки, поняла, что недооценила всей остроты ощущений, остроты в буквальном смысле. Она знала, что будет неприятно и что, возможно, придется помучиться – но чтобы так… Все ее нелицеприятные предвкушения оказались детским лепетом.
Между тем Генри начал ее опускать. Медленно, дюйм за дюймом.
По шее стекала кровь, и Люси поймала себя на том, что уже впилась зубами в черенок, да так, что того гляди треснут десны. Пальцы-когти судорожно стискивали веревку, и пот катил по лицу, обжигая единственный глаз.
«Закричу. Сейчас закричу. Нет больше сил».
Та операция девять суток назад была по пересадке кожи на внутренней стороне рук. А потому, если веревка разорвет те приживленные лоскуты (к чему сейчас и шло), то она просто истечет кровью.
Из горла наружу уже пробулькивал полуплач-полустенанье, и не такое уж тихое. Она была уже не прочь, чтобы Генри ее услышал и сдержал свое обещание. Втихую она на это даже надеялась.
«Брось меня. Лучше сдохнуть сейчас. Хотя бы боль кончится».
Но вместо этого ступни коснулись земли, ноги внизу подкосились, и она опустилась на остатки своей задницы. Сумрачный мир в глазах окончательно померк, и она отключилась.
* * *
Из забытья ее вывели протяжные стоны Дональдсона, корчащегося рядом.
– Таблеток мне, таблеток, – сипел он.
– Где Генри?
– Машину подгоняет. Таблеток дай скорей.
Люси полезла в передний карман своего платья.
Вот черт.
– Ди, они куда-то девались.
– Что? Ты, своллочь, игры играть со мной вздумала? Себе все хочешь забрать?
– Они, наверное, выпали. Помоги найти.
В отдалении, приближаясь, слышался шум мотора.
– Сука тупая, ты понимаешь, что мне таблетки нужны? Давай их сюда!
– Помогай искать! – сердито прошипела она, шаря руками по холодной траве.
– Если не найдешь, я тебя прибью!
Ага, вон там. Внизу на углу здания что-то белеет – похоже, туалетная бумага.
