Горло мне распирал беззвучный вопль, из глаз катились слезы, а от усталости хотелось свалиться и замереть. И все это разом.
– Ты по ней не горюй, Джек. Она из кожи вон лезла, чтобы тебя убить. В бизнесе всегда была разбойницей, все только для себя. Но чтобы так раздухариться с ножом… Я от нее, признаться, даже не ожидал.
– Когда и как, Лютер, ты думаешь закончить всю эту безумную игру?
– О-о. Это сюрприз.
– Может, сюрприз для тебя выкину я, сиганув с этой башни?
– Нет, Джек. Ты по сути своей борец. Даже я тебя не сломил. Пока.
Невесть откуда в ноздри мне шибануло зловоние канализации.
– Что это? – растерялась я.
Из-за изгиба цистерны по мосткам сочилась вязкая слякотная жижа. Часть ее капала сквозь решетку, но основная масса неуклонно теснилась вперед со скоростью вулканической лавы.
– На твоем месте, Джек, я бы с башни спустился.
– Что это?
– А чем пахнет?
– Дерьмом.
– Синтия в душе была подхалимкой. Эксплуатировала людей через словоблудие. В восьмом круге дантовского Ада, во второй его щели, чавкают в человеческих экскрементах льстецы. Среди них скоро окажется и Синтия. На твоем месте я бы начал спуск.
Я поспешила обратно к лестнице, огибая сток нечистот, норовящих из напорного клапана расползтись по мосткам вширь.
Держась за ограждение, я осмотрительно опустилась на ступени лестницы.
Страх, безусловно, был, но на этот раз не было колебаний. Я спускалась быстро как могла и одолела уже половину спуска, когда мне на макушку шлепнулся первый полужидкий комок экскрементов.
Я застыла лишь на секунду и продолжила спускаться, а экскременты уже стекали мне по волосам, струились по лицу и между глаз.
Это был уже форменный ливень кала, град жирных бурых капель, падающих повсюду вокруг, кропящих мне руки и голову, делающих ступени осклизлыми. Соблазн поглядеть наверх и посмотреть, что там делается, пресекался опасением заполучить этих капель в глаза (или, чего доброго, в рот), и я на протяжении всего спуска держала голову книзу, пока не добралась до бетонного фундамента башни.
Наконец, измазанная с головы до пят испражнениями, я коснулась твердой почвы, и стоило мне сойти с последней веревочной ступеньки, как ноги подо мной подогнулись, и я брякнулась на щербатый бетон.
Каждая мышца безудержно тряслась, а руки я не могла сжать в кулаки, настолько у меня от хватания за ступени занемели сухожилия.
Я лежала на боку и стонала; так я могла проваляться долго, но сверху на меня капала смердящая жижа.
Держась за веревочную лесенку, я взволокла себя на ноги. Колени предательски дрожали.
Я поглядела на запад, где над остовом мертвого городка садилось солнце, и ощутила, как во мне холодеет душа. Неизвестно, насколько еще меня хватит, но понятно, что это еще далеко, далеко не все.
Лютер воссоздал дантовский Ад лично для меня. И оставалось еще шесть кругов.
* * *
Спустившись с основания башни, я повторно пригнулась и пробралась через дыру в заборе.
Дождь прекратился, и в лужах стоялой воды виднелись непотревоженные куски отраженного неба.
Из водосточной трубы впереди стоящего здания, словно в память о дожде, по-прежнему лилась вода, и я, несмотря не полное изнеможение, подковыляла к той струе и встала под нее.
За несколько минут я сравнительно неплохо в ней ополоснулась; во всяком случае, смыла вонь.
Наконец, я побрела прочь, чистая, но настолько мокрая, что меня опять начинал бить озноб.
Облака наверху в течение пяти минут из розовых сделались пурпурными, затем синими и наконец остыли до сизо-стального цвета, собираясь вскоре померкнуть окончательно.
Перспектива оказаться с темнотой на игровой площадке Лютера вносила в букет ужаса совершенно иной колорит.
– Ты меня слышишь? Наушник еще цел? – всполошил меня его голос. Легок на помине.
– Слышу.
– Видишь там, в отдалении, здания цехов?
– Ага.
– Выдвигайся к ним.
Цеха – то немногое от них, что различалось в меркнущем свете, – напоминали пейзажи в духе стимпанка
[52]. Вздыбленные трубы, провалы люков, индустриальный сюр. Лабиринты промышленного мира, оставленного за ненадобностью.
Минут через пять я вышла на парковку в окружении фонарей, напоминающих гнутые, ломаные, покосившиеся, а местами опавшие спички. Удивительно, насколько все это за годы смогло погнить и разрушиться. Пыльными змеями вились электропровода с бурыми, поеденными ржавчиной отростками, напоминающими застывших червей.
Опустошенная, я шла и шла, отупев от ноющей боли и усталости.
В том месте, где ветровку рассек нож Синтии, стылой змейкой проникал сквозняк.
Впереди постепенно вырастало трехэтажное кирпичное строение – первое из той серии, что с вершины водяной башни казались соединенными меж собой.
– Видишь двойные двери? – спросил Лютер.
Сердце учащенно забилось, и причиной тому была не только измотанность.
– Вижу.
– Проходи через них. Надеюсь, ты помнишь код с водонапорной башни. А то, чего доброго, придется тебе туда снова влезать по темноте.
Дональдсон
Несколько раньше
Все болело.
Болело адски.
Болеутоляющего, которое они заныкали, должно было хватить на две недели. Но не прошло и двух дней, как они уже успели истратить свой запас наполовину. Да еще и бензин на нуле.
Прошлой ночью в своей колымаге, голодные и холодные, они меж собой разругались в хлам. Теперь вот снова приходилось ночевать в машине. К тому же никак не давал заснуть чертов храп Люси. Она не виновата: вместе с носом у нее пропала и носовая перегородка. И тем не менее руки так и чесались ее придушить, причем неоднократно.
Особо грела мысль, что это не только утолит жажду крови, но и избавит от нужды делиться медикаментами.
Порыв еле сдерживался.
Если бы все шло как надо, он бы уже сегодня кого-нибудь убил. И не скучным банальным удушением, а медленно, сладостно, больнее.
К тому же эта девка по-своему начинала над ним разрастаться. Доставать. За всю свою жизнь Дональдсон не проводил столько времени с одним и тем же человеком. Особенно таким, которого он чуял на самом глубоком, самом низменном уровне. Они с Люси разделяли одни и те же нужды, надежды, страхи.
