Сквозь пелену дыма я глянула наверх, где воздуходув. Ага.
Вот на это я вообще не обратила внимания.
Там на дыру выхода надвинулась заслонка, на поверхности которой теперь был виден кружок с серебристой окантовкой из чисел и делений по окружности.
Что это, часы? Конечно, нет.
Это термометр.
Но чтобы взглянуть на него вблизи, нужно теперь снова лезть наверх.
Я поспешила к лестничным скобам и схватилась за ту, что на уровне груди.
Спустя мгновение я с криком отдернула от нее руки.
Металл буквально жег.
Я поглядела вниз, где от моих подошв начинал сочиться темный дымок. Всякая мысль о том, что Лютер не желает моей преждевременной смерти, растаяла в страхе, что я могу здесь зажариться заживо.
Я опустила рукава своей ветровки и использовала их как прихватки против печного жара.
Без охоты, но и без всяких колебаний я снова положила руки на горячий металл.
Я опять полезла наверх; несмотря на вопящие перенатруженные мышцы, роскоши отдыха я себе позволить не могла. Прокладка из ветровки отчасти выручала, но руки все равно жгло. За считаные секунды я добралась до верхотуры, где в сравнении с полом стояла благостная прохлада. Не отцепляясь от верхней скобы, я подалась, чтобы разглядеть термометр вблизи.
Кружок диаметром около десяти сантиметров крепился к заслонке магнитом. Я прищурилась; пот и дым поедом ели глаза. По виду это был лабораторный термометр со шкалой от –60° до 500° по Фаренгейту. Буквально у меня на глазах стрелка плавно переползла деление в 120F°
[55].
Сообразно температуре во мне взрастала и паника. Что все это значит? Как соотносится с кодом, который Лютер мне дает? Он что, решил оставить меня здесь умирать?
Я подалась ближе: скоба, за которую я держалась, накалилась так, что скоро от нее уже придется отцепиться.
Охватила взглядом марку прибора, всю шкалу, все цифры, все… Вот оно.
Для того чтобы ухватывать детали, приходилось напряженно щуриться. Мне это мерещится, или кто-то в самом деле рядом с отметкой 375° F вставил еще один рубчик?
Это что, намеренно?
Жара становилась непереносимой.
С обезьяньей прытью я спустилась обратно в жару, где дышать было уже невозможно; еще минута, и я точно не вынесу.
Из гроба прорывались хищные языки пламени.
В комнате, застя все вокруг, клубился желтоватый дым.
Едва я ступила на решетку, как небрежно завязанный шнурок на одном из моих кедов осторожно затлел.
Пьяно шатаясь, я подобралась к двери и сквозь ливень пота набрала на клавиатуре цифры 3, 7 и 5.
Минуту ничего не происходило.
Спираль под полом тлела ярко-оранжевым, труп священника корчился в огне, а стельки в кедах сворачивались в трубку, норовя вскоре подпалить ноги. Горели ноздри, мешая вдыхать раскаленный воздух. Вот она, геенна огненная.
Ну!!!
Зеленый свет.
Щелкнул засов.
Дверь распахнулась, и в комнату ворвался воздух такой сладостно холодный, каким мне до этого, наверно, и не доводилось дышать.
Я рванулась наружу и выбралась из шестого круга.
– Ухх, – сказал Лютер, – вот жарко-то было.
На секунду мне показалось, что в этом помещении беспросветный мрак, но вскоре зрение вернулось.
– Неплохо справилась, Джек. Продолжай движение.
Всюду шлепались водяные капли, пахло дождем.
Я рискнула сделать шаг вперед. Ощущение было странноватым: оплавленные и вновь затвердевшие подошвы, видно, покоробились.
На правой руке от прихватки за раскаленную скобу взбухал волдырь. В носу даже после нескольких глубоких вдохов по-прежнему чувствовался противный вязкий запах дыма.
Как-то враз темнота раскрыла свои глубины.
Длинные конвейерные ленты.
Лапы роботов-автоматов, застывшие на годы. Громады станков. Дрели. Прессы. Терпковатый дух старой смазки.
Я стояла на краю брошенного заводского цеха и через провалы окон смотрела вверх на сумеречно-оранжевые полосы облаков, дотлевающих в ночном небе.
– Что теперь? – спросила я.
Вопрос повис без ответа.
Он что, со мной играется? Или где-то на пути сюда?
Я начала пробираться вдоль конвейера, минуя то, что больше походило на экзоскелеты машин – до неузнаваемости проржавевшие оболочки без колес, без моторов. Где-то на половине пути я остановилась и, обхватив себе руками живот, села отдышаться на вилы брошенного автопогрузчика. В груди до стона заныло, а к глазам подступили слезы.
Стой, не смей. Не время сейчас, совсем не время. Вместо того чтобы расклеиваться, собери-ка себя лучше в кулак. В тебе нуждаются твои друзья.
Даже две минуты сидения на мягком месте сплотили меня вполне себе достаточно, хотя руки-ноги разгибались с трудом. Тем не менее я встала и поплелась дальше, выйдя в конце к двойной двери. Даже непонятно, в какую сторону я иду.
Я все же толкнула створку. Вот те раз.
Опять не видно ни зги.
Цепко держась за перила лестницы, я сделала осторожный шаг. Лестница уходила вниз. Я тронулась по ней, скользя ладонью по перилам, и так одолела первый пролет.
Вот и лестничная площадка.
Опять же вслепую я тронулась дальше, снова вниз.
В какой-то момент я решила оглянуться, и тут при следующем шаге обе мои ступни окунулись в ледяную воду.
Дональдсон
К дверям складского входа, куда с четверть часа назад вошла Джек, они добрались уже вконец бездыханные, со страдальческими стонами.
– Глянь-ка, домофон, – указала на блок клавиш Люси. – Только как пить дать заперто.
Дональдсон, ухватив своими клешнями, открыл одну из створок.
– Кому да, а кому и нет.
Впереди был хорошо освещенный коридор, который он сейчас, жабьи склабясь, с любопытством оглядывал.
– Там то, о чем я подумала? – спросила со входа Люси.
– Да уж.
Они забрались внутрь. Створки дверей за ними сомкнулись, а они начали пролезать между свисающими с потолка трупами.
– Кто-то потрудился на славу, – произнес Дональдсон, вынимая из кармана «беретту» на пути туда, где коридор стыковался с более коротким квадратным помещением вроде вестибюля.
Справа там находилась еще одна дверь – черная, металлическая, и тоже с клавиатурой, вделанной в стену.
– А вот эта открыта! – криком сообщила Люси.
