– Ты бы лучше как-то подвинулся, а то лужа тебя накроет.
Фин сдался. Он сдвинулся в сторону, морщась от новых болей и ушибов, но зато сумел перевернуться и встать на колени. Выгнув спину, он попробовал, крепко ли держатся путы. Руки были по-прежнему приторочены к подлокотникам, но ходить он теперь уже мог.
– Дай-ка подмогну, – сказал Макглэйд.
Встав рядом с Фином, он свободной рукой вышиб из-под его запястья сломанную деталь подлокотника, что позволило в считаные секунды вынуть руку из пластиковой завязки.
– Вот спасибо, дружище. Дай я тебя обниму.
– Лучше не надо. Я еще не закончил.
Он отдал Фину стержень крепления, а сам на полусогнутых отковылял в сторону, по-прежнему пуская струю. Фин освободил и вторую руку, после чего, растирая запястья, оценивающе оглядел коридор. Тот заканчивался металлической дверью. Фин, морщась от боли в ребрах, плече и правом колене, подошел к ней. Дверь была заперта, но косяк держался всего лишь на сыром крошащемся цементе. Массивными ножками этих стульев ее можно будет вышибить за несколько минут.
– Эй, Гарри. Помогай.
– Сейчас, уже завершаю. Тут у меня все равно что дамбу прорвало.
– Ты что, все еще не управился? Ого. Это каких же размеров у тебя пузырь?
– Почти таких же, как простата. Доставь себе удовольствие: не живи дольше сорока пяти.
Фин издал смешок.
– Во всем ищи позитив. Тебе сейчас, по крайней мере, больше не надо искать толчок.
Лицо Гарри омрачилось:
– Фин, давай хоть на минуту будем серьезными. Мы же друзья, верно?
– Ну а как же.
– И столько всего вместе прошли.
– Гарри, ты о чем?
– Сразу, как только отсюда вылезем, даю тебе двадцать штук баксов. А ты со мной сейчас меняешься штанами.
– Ишь чего захотел, – улыбнулся в ответ Фин. – Тащи-ка сюда ножку от стула. Пришибем того гада и идем спасать Джек.
Джек
Я толчком пришла в себя, готовая тотчас схватиться с Дональдсоном, Лютером и вообще любым, кому хватит дури ко мне приблизиться.
Но быстро поняла, что нахожусь в одиночестве. Наедине с трупом.
Дональдсон куда-то делся, а изувеченный Стив лежал с выражением муки на мертвом застывшем лице.
Единственный, кто здесь со стволом, это Лютер, поэтому я быстро сложила схему того, что случилось. Не терпя вмешательств в свое маленькое шоу ужасов, Дональдсона Лютер устранил из игры. Судя по тому, что Лютер дал мне передышку, у него для меня заготовлено еще что-то, посмотреть или поучаствовать.
Сколько кругов в дантовском Аду? Девять.
Мне продемонстрировано только шесть. И то достаточно на всю жизнь.
Я поместила ладони на живот, нежно надавив в попытке ощутить какое-то ответное движение.
Его не последовало.
Я потерла сильнее, уже прохваченная зигзагом паники (не мог ли ребенок при всем этом стрессе, при моей эклампсии, вдруг…).
Ага, вот. Шевеление в ответ. Слава богу.
Пальцами я нащупала меленький выступ и почувствовала ее крохотную ручку. Мое, родное.
– Вот и ладно, – тихо сказала я своей дочурке. – Все с нами будет хорошо. Отыщем нашего папу и…
– Ты очнулась? Прекрасно. Пора в путь.
Я машинально тронула клипсу наушника.
– Лютер. Роль главной героини в твоей гниленькой драме меня достала.
– Как же так. Ведь еще столько предстоит увидеть. Столь многое постичь. Поднимайся и иди вон в ту дверь. Там тебя заждался старый друг.
– А тебя и твоего бреда я тем более наслушалась.
Я потянула за клипсу, чувствуя, как в этом месте горит, отрываясь, кожа.
– Джек, ты не посмеешь…
С крапивным жжением наушник оторвался, а мне на шею закапала теплая кровь. Наушник я кинула в воду, показала в камеру фигуру из трех пальцев и поднялась на ноги.
Дверной проем вел в темные бетонные переходы, которые впереди разветвлялись, и я побрела – усталая, мучимая голодом и жаждой.
А еще злая.
Очень, очень злая.
Сколько людей поплатилось жизнью, чтобы этот маньяк мог… Мог что? Показать мне, какой он крутой? Напугать меня? Показать цену человеческой жизни?
Эту цену я уже знала. А наблюдение за тем, как она понапрасну губится, на ценности моей собственной жизни не сказалось.
Быть может, я еще не выработала материнской привязанности к своему пока еще не рожденному ребенку, но у меня на это еще есть время.
Быть может, по жизни я была с кем-то недостаточно мила, но на это у меня, черт возьми, имелись веские поводы.
Может статься, я эгоистична, но имею на это право. В этом мире я сделала много хорошего. Вымела с улиц множество скверных людей. А все, что мне доставалось взамен, это бессонные ночи, самоедство и уйма друзей и родных, которые мной, видите ли, уязвлены.
Сказать по правде, себя я особо не любила. Но это не значит, что я чувствовала себя потерянной или проигравшей. Разве нет?
Я шлепала по бетону своими промокшими ступнями, занемевшими от холода. Какая-то часть во мне сожалела, что я вот так взяла и вышвырнула наушник. Пускай меня достал этот подгоняющий голос Лютера в моем ухе, но он хотя бы четко указывал мне, куда направляться.
И тут я их услышала. Голоса.
Они пели.
И один из них показался мне знакомым.
Я пошла на звук, одновременно пытаясь определить в темноте расстояние, которое искажалось изменчивым эхом. Своими поворотами, раздвоениями, тупиками эти коридоры напоминали лабиринт. Судя по тому, как усиливался звук, дорога давалась мне медленно, но верно. Так я дошла до какого-то зала с дверью в торце.
Открыла я ее под раскатистый рефрен гимна «Правь к берегу, архангел Михаил», наступила на холодное дерьмо и увидела…
– Херб?!
– Джек!!
Он был прикован к стене, а на шее у него висел один из тех жутких ошейников со взрывчаткой.
Своего дорогого друга я торопливо обняла. Он замерз еще сильнее, чем я, а его руки были укручены за спину, но это объятие вышло теплейшим из всех, какие я когда-либо испытывала.
– Ты в порядке? – синхронно обратились мы друг к другу и так же синхронно рассмеялись – боже, как отрадно на фоне всего дурного, что так и дыбилось со всех сторон.
– Что с Фином и Гарри? – спросила я.
Чувствовалось, как плечи моего друга поникли.
– Не знаю. Их я не видел. И вообще не видел ничего.
Отстранившись, я посмотрела на Херба.
