Переступая порог, я напоследок еще раз обернулась посмотреть на моего друга, но в этот момент Лютер грохнул за нами дверью.
Я стояла в небольшой стерильной комнате. Беленые бетонные стены.
Плиточный пол с большим металлическим сливом.
Казалось бы, после всех тех ужасов, через которые я прошла в предыдущие часы, ничто не могло меня остановить и пробежаться холодком по спине, но оказывается, я опять ошибалась.
В центре комнаты стоял стол с мягкой синей обивкой, подлокотниками и… держателями для ног.
Акушерское кресло.
– Давай, – кивком указал Лютер.
Я не двинулась. Не могла.
– Влезай и пристегивайся. Последнюю лямку на запястье затяну я.
Этого я сделать не могла.
И тут мне подумалось о Хербе, истекающем кровью в стылой грязи.
Я прошла через комнату и сделала то, что уже множество раз проделывала в ходе моей беременности – водрузила тушу на мягкое сиденье и засунула ноги в стремена. Куда более сложным был второй шаг, на который я решилась буквально через силу: застегнуть те браслеты у себя на запястье и щиколотках.
– Черт возьми, Джек, – покачал головой Лютер, стягивая мне правое запястье. – Я был уверен, что в это кресло мне иначе чем газом тебя не усадить.
– Я люблю моих друзей, Лютер. Не думаю, что тебе дано такое понять.
– Не льсти себе мыслью, что ты можешь обо мне хоть что-то знать, – сказал он, облачаясь в резиновый фартук.
К креслу он подкатил капельницу и установил столик с подносом, на котором находились всякие медицинские причиндалы, несколько шприцов и ассортимент стеклянных флаконов.
Стоя возле столика, Лютер улыбнулся мне сверху вниз – такой другой (во мне его образ был неразрывно связан с длинными черными патлами).
Тыльную сторону ладони он приложил мне ко лбу; я попыталась отвернуться, но тщетно.
– Великая Джек Дэниэлс. Наконец-то во плоти. А ты очень красива.
– Ты омерзителен.
– Ты в самом деле хочешь меня разозлить? Сейчас? В таком уязвимом положении?
– Отпусти моих друзей. Тогда услышишь от меня, какой ты милашка.
Он коснулся моей щеки, и я напряглась, чтобы не дернуться. Какие-то мгновения гнев во мне пересиливал боязнь. Но сколько это еще продлится, неизвестно. Настолько уязвимой я не чувствовала себя никогда; а главное, это чувство будет только ухудшаться.
– Как ощущение? – спросил он.
– Ужасное.
– Ты у нас на каком сроке? Тридцать восемь недель?
– Да, а что?
– Думаю, что уже пора извлечь из тебя этого младенца. Ты сама как считаешь?
– На хер тебя!
– Тихо, тихо.
С подноса он взял шприц и ввел иглу в один из флаконов.
– Что это? – с тревожным замиранием сердца спросила я.
– Питоцин.
Я зажмурилась. Кошмар. Даже не верится, что все это происходит со мной в реальности.
– Синтетический препарат на базе окситоцина, естественного гормона твоего организма. Используется для нагнетания…
– Для чего он используется, я знаю.
– Скоро должны будут начаться схватки. Ты за несколько часов уложишься с деторождением?
Глаза мои полезли наружу.
– Лютер, ради всего святого. Не надо так.
– Джек, ты выше мольбы. Не опускайся до такого поведения.
Он наполнил шприц и отложил его в сторону. А руку мне обернул манжетом тонометра. Накачал грушу, выждал появления результатов на шкале.
И покачал головой:
– Хуже, чем я предполагал.
– Сколько там? – спросила я.
– Сто семьдесят пять на сто десять. Неудивительно, что у тебя случился приступ. – Он расстегнул липучку. – А теперь будь добра не шевелиться.
Еще толком не поняв, что происходит, я ощутила, как в вену возле запястья мне входит игла.
– Это капельница. Не делай резких движений. Ты же понимаешь, что твоя жизнь сейчас полностью в моих руках?
Во мне расползался страх, огромный, больше заботы о благополучии друзей, моей собственной безопасности; надвигался мутным апокалипсисом. Последние девять месяцев я в силу собственного эгоизма его в себе совершенно не замечала.
А ведь там, внутри меня, рос и зрел человек. Настоящий.
Драгоценный. Беспомощный. Абсолютно безвинный.
Который когда-нибудь пойдет и заговорит. Будет иметь свои наклонности, предпочтения и неприязни. Мечты и амбиции. Собственную, самостоятельную жизнь.
И свои первые мгновения в этом мире он, возможно, встретит в руках этого маньяка.
– Лютер, послушай меня…
– Не разговаривай, Джек.
– Ты причинишь моему ребенку вред?
– Нет.
– Не лги.
– Тебе придется мне довериться. Ты готова?
– К чему?
– К родовым схваткам.
Он вставил в шприц иглу.
– Даю тебе сразу большую дозу. Надо, чтобы ты была готова: все пойдет быстро и интенсивно.
В тот момент, когда он делал укол, я смотрела на его глаза, непроницаемо черные и бесстрастные.
– Ты обезвожена, – сказал он и достал бутылку с водой.
Только сейчас до меня дошло, как я на самом деле хочу пить. Лютер поднес горлышко к моим губам, и я вожделенно насасывала, пока он его не отнял.
Спустя три минуты все завертелось.
Первое сокращение ощутилось менструальным спазмом над лонной костью, кинжальной болью прошив весь таз от кости до кости.
А дальше оно начало набирать силу, медленно взбухая у меня между ног так, что впору умереть прямо сейчас.
Я и без того знала, что с учетом моей преэклампсии мне при родах, скорее всего, светит искусственная стимуляция родов. Но страх перед ней смягчался тем, что она предусматривает обильный прием медикаментов. Копая на эту тему в Интернете, я наталкивалась на многочисленные блоги дам, которые бахвалились прелестями естественного деторождения. Тем, как роженица-де не утрачивает связи со своим телом во всех его спазмах и сокращениях, пропуская через нутро каждую порцию боли.
Мазохистки, двинутые на всю голову.
Мой подход к вопросу утвердился уже месяцы назад: в спину мне втыкается игла, а потом меня будят, когда боль уже позади.
Но сейчас этому случиться было не суждено. Ни тебе наркоза, ни тем более врачей.
А что еще хуже, все прочитанное мной о стимуляции недвусмысленно указывало: от питоцина боль и интенсивность сокращений только усиливаются (как будто им нужна в этом помощь).
