– Нет, Лазарус, никто не знает, какие гены им управляют. Я думаю, что унаследовала это качество от Гамадриады.
– А я думаю, что ты унаследовала его от того компьютера, который я знал… и при этом забрала все подчистую, потому что уж кто-кто, а Афина застенчивостью не страдает. Ну да ладно. Некоторые из родителей Минервы – доноров, давших ткани, – уже мертвы; другие живы, но не подозревают о том, что мы позаимствовали кусочек ткани из клона, находящегося в стасисе, или из банка живых тканей – как это было в твоем случае. Некоторые знают, что были донорами-родителями – как я, например, или Гамадриада, о которой было упомянуто. Ты встретишь и других, некоторые из них живут на Терциусе, где мы не делаем из этого тайны. Но близкого родства Минерва не имеет ни с кем. Что такое одна двадцать третья? Консультанты-генетики даже на компьютере проверять не станут, риск меньше допустимого. Тем более что на генеалогических древах родителей Минервы зловещие скелеты не раскачиваются. Ты можешь, не опасаясь последствий, сделать ей ребенка. Как и я, впрочем.
– Но вы же мне отказали?
Меня удивило, что Минерва так горячо отреагировала на замечание Лазаруса. Ее застенчивость на мгновение исчезла, и глаза зло сверкнули.
– Ну-ну, дорогая. Ты же тогда была только год как из пробирки и даже еще не выросла толком, хотя Минерва ввела тебя в менархе еще на стадии клона. Попроси меня в другой раз: может, я тебя и удивлю.
– Удивите или порадуете?
– А, старая шутка. Джастин, я просто хотел прояснить ваши с Минервой родственные отношения. Какие бы сентиментальные чувства она к тебе ни питала, вы настолько дальняя родня, что можешь смело целовать ее, ты даже на двоюродного брата не тянешь.
– Зато у меня теперь очень сентиментальные чувства, – сказал я Старейшему. – Весьма польщен и горд… хотя не очень понимаю, почему выбрали именно меня.
– Если хочешь знать, какую хромосомную пару у тебя стащили и почему, попроси Иштар обратиться за консультацией к Афине. Сомневаюсь, что Минерва это помнит.
– Нет, я помню, я сохранила эти воспоминания. Джастин, я решила оставить себе некоторые способности к математике. Нужно было выбирать между вами и профессором Оуэнсом, стипендиатом Либби. Я выбрала вас, потому что вы мой друг.
(Вот это да! Джек Харди-Оуэнс – блестящий теоретик, а я всего лишь прикладной математик.)
– Какими бы ни были причины, моя дорогая поцелуйная кузина, я рад, что вы выбрали меня одним из ваших доноров-отцов.
– Причаливаем, командор! – сообщила одна из рыжеволосых, Ляпис Лазулия.
Маленький нуль-гравистат приземлился. Лодка оказалась марки «Корсон фармслед». Я удивился, обнаружив такую машину в новой колонии.
– Благодарю вас, капитан, – ответил Лазарус.
Близняшки выскочили из лодки. Мы со Старейшим помогли выйти Минерве. Нашу ненужную помощь она приняла с изящным достоинством, это был еще один удививший меня аспект колониальной жизни, поскольку в Новом Риме предпочитали обходиться без подобных архаических церемоний. (Снова и снова я обнаруживал, что обитатели Глухомани и более вежливы, и вместе с тем менее церемонны, чем жители Секундуса. Полагаю, что мои представления о пограничной жизни были порождены слишком обильным чтением романов, живописавших, как бородатые грубияны отражают нападение диких и опасных животных, а мулы увлекают крытые фургоны к далеким горизонтам.)
– Шалтай-Болтай, иди спать! – распорядилась «капитан» Лазулия, и нуль-гравистат вперевалку побрел прочь.
Девочки подошли к нам, одна взяла за руку меня, другая – Старейшего, Минерва пошла между нами. Я бы все внимание уделил этим веснушчатым рыжикам, если бы рядом не было Минервы. Не то чтобы я уж очень любил детей; некоторые, на мой взгляд, очень уж противные, особенно если умны не по годам. Но эти маленькие всезнайки меня очаровывали и совсем не раздражали. К тому же угадывать черты Старейшего, отнюдь не красавца, с его здоровенным носярой, в забавных девичьих мордашках… будь я один, я бы хохотал от восторга.
– Минуточку. – Я потянул Лорелею за руку, и все остановились. Я взглянул на здание. – Лазарус, а кто архитектор?
– Не знаю, – ответил он. – Его уже четыре тысячи лет нет на свете. Оригинал принадлежал кому-то из политических боссов Помпей, города, погибшего сорок веков назад. Я увидел модель этого дома в музее города, который назывался Денвер, и сделал фотографию – для себя, просто потому, что он мне понравился. Снимки, конечно, пропали, но когда я рассказал о нем Афине, она выудила изображение его руин из исторической части своего архива и по моему описанию спроектировала дом. Мы построили несколько небольших моделей, конечно не изменяя этих идеальных пропорций. А потом Афина построила его с помощью внешних радиоуправляемых элементов. Он подходит для здешнего климата; здесь погода почти как в древних Помпеях. К тому же я предпочитаю дома с внутренним двориком. Так безопаснее, даже если живешь в таком безопасном месте, как это.
– Кстати, а где теперь Афина? То есть главный компьютер.
– Здесь. Она построила этот дом, еще находясь в «Доре», а теперь обитает под ним. Сначала она выстроила для себя подземные апартаменты, а потом построила наш дом поверх своего.
– Компьютер должен чувствовать себя в безопасности и иметь возможность общаться с людьми, – сказала Минерва. – Лазарус, простите меня, дорогой мой, но вы ошиблись. Это случилось больше трех лет назад.
– Да, верно. Минерва, когда ты проживешь столько, сколько я – а тебе, вне сомнения, предстоит долгая жизнь, – ты тоже начнешь путать события. Старческая забывчивость присуща всем существам из плоти и крови, и тебе следовало бы усвоить это до того, как предпринимать переход. Поправка, Джастин, – дом спроектировала Минерва, а не Афина.
– А вот строила уже Афина, – уточнила Минерва, – поскольку все технологические подробности и детали сооружения я сохранила в ее памяти, где им и надлежало находиться, а себе оставила лишь общее воспоминание о строительстве. Мне хотелось это запомнить.
– Кто бы его ни создавал, дом прекрасен, – сказал я.
И вдруг расстроился. Одно дело принять интеллектуально потрясающую идею о том, что у молодой женщины была прежняя жизнь в качестве компьютера, – и даже принять, что некогда работал с этим компьютером – в далеких краях, за много световых лет отсюда. Но наш разговор вдруг заставил меня почувствовать сердцем, что эта очаровательная девушка, чья теплая рука лежала в моей руке, действительно недавно была компьютером и строила этот дом, еще будучи машиной. Это меня потрясло. При всем при том, что историограф я старый и способность изумляться безнадежно потерял еще до первого омоложения.
Мы вошли в дом – и мое невольное смятение исчезло, когда к нам с поцелуями бросились две прекрасные юные женщины. Одну из них я узнал, как только услыхал ее имя. Это была дочь Айры, Гамадриада
[69]. И это имя ей подходило. Другую, рослую блондинку, звали Иштар. Как выяснилось, она тоже оказалась моей знакомой. С ними был молодой человек, красивый, как и женщины. Его я тоже как будто видел не впервые, хотя не мог вспомнить, где и когда. Рыженькие близняшки тут же расцеловали меня, поскольку они, дескать, не имели возможности поприветствовать меня надлежащим образом.
