Зима была доходной, и весной Лазарус ожидал еще большего процветания. Его догадки относительно потребностей военного рынка в определенных товарах обычно оправдывались, а вложения были настолько разнообразны, что редкие ошибки не могли повредить ему, поскольку все остальные предположения оказывались правильными. Он и не мог ошибиться, так как предвидел начало подводной войны, понимая, что она вовлечет его страну в европейскую схватку.
Наблюдая за рынком, он оставлял себе время для инвестиций в чужой оптимизм: иногда играл на бильярде, иногда в карты. Бильярд приносил ему скорее удовольствие, карты же – деньги. Всю зиму он играл и там и тут: его простецкая приветливая физиономия, украшенная самым дурацким выражением, заставляла всех принимать его за природного недотепу. Подобное впечатление он старательно подчеркивал, стараясь одеваться как деревенский подросток, заявившийся в город.
Другие хищники бильярдных Лазаруса не беспокоили, не тревожили его карточные «механики» и «ясновидцы»: он молча заглатывал наживку, которую ему бросали, а потом вдруг «пугался» и выходил из игры, прежде чем его успевали раздеть. Он наслаждался этим плутовством: легче и приятней отбирать деньги у вора, чем выигрывать их у честного человека. Сны его ничто не тревожило; Лазарус всегда выходил из игры первым, даже когда слегка проигрывал. Но подобное случалось с ним редко.
Свои выигрыши он инвестировал на рынке.
Всю зиму под именем «Рыжего» Дженкинса он обитал в Ассоциации христианской молодежи и не тратил почти ничего. Когда погода бывала очень плохой, он, избегая появляться на скользких, покрытых льдом улицах, сидел в номере и читал. Лазарус уже успел позабыть, какой суровой может быть зима в Канзас-Сити. Однажды он видел, как упряжка рослых лошадей пыталась затащить тяжелую телегу с Гранд-авеню на 10-ю улицу. Пристяжная поскользнулась на льду и сломала ногу. Кость треснула со звуком, похожим на пушечный выстрел. Лазарусу сделалось дурно. Ему захотелось высечь кнутом возницу – почему этот дурак не поехал вокруг?
В такие дни лучше всего сидеть в комнате или в Главной публичной библиотеке, которая находилась возле Ассоциации христианской молодежи. В библиотеке хранилась не одна сотня тысяч настоящих книг, томов, одетых в переплеты. Их так сладко было держать в руках. Книги влекли Лазаруса так, что ради них он готов был забросить даже финансовые дела. В ту суровую зиму каждый свободный час он проводил со старыми приятелями: Марком Твеном с иллюстрациями Дэна Берда, доктором Конан Дойлем, чудесной Страной Оз в описании королевского историка с цветными картинками Джона Р. Нейла, Редьярдом Киплингом, Гербертом Джорджем Уэллсом, Жюлем Верном…
Лазарус думал, что вполне мог бы провести ближайшие десять лет в этом чудесном здании.
Но когда явилась обманчивая весна, он стал подумывать о том, чтобы переехать из делового района и вновь переменить личность. Ни в бильярдных, ни за покерными столами его уже не принимали за простака; его программа инвестиций была завершена, и Лазарус успел накопить достаточно денег в банке «Фиделити сэйвингс энд траст банк». Накопления позволили ему, оставив аскетизм гостиницы христианской молодежи, перебраться в лучшее заведение и явить миру более процветающую физиономию – это было важно с точки зрения его пребывания в этом городе: он хотел повстречаться со своей семьей, а до истечения июльского срока оставалось уже совсем немного.
С приобретением вполне презентабельного автомобиля его план окончательно выкристаллизовался. Один день он потратил на то, чтобы сделаться Теодором Бронсоном: перевел свой банковский счет на соседнюю улицу в «Сберегательный банк Миссури», обналичил необходимую сумму, посетил брадобрея, подстриг волосы и усы и направился к «Браунингу, Кингу и компании», где приобрел одежду, приличествующую консервативному молодому бизнесмену. А потом направил стопы на юг, к бульвару Линвуд, где стал разыскивать объявления «сдается». Его требования были простыми: он искал меблированную квартиру с респектабельным адресом и фасадом, кухней и ванной да чтоб можно было дойти до игорного дома на 31-й пешком.
Он больше не играл в этом доме, но здесь он рассчитывал встретить одного из членов своей первой семьи.
Лазарус отыскал то, что нужно, только не на Линвудском, а на бульваре Армор, и, пожалуй, подальше от игорного дома, чем хотел. Это заставило его снять два гаража, что было делом трудным, поскольку Канзас-Сити еще не привык к тому, что автомобили следует держать под крышей. Но два доллара в месяц позволили ему разместить свой автомобиль в амбаре, поблизости от дома; а за три доллара перед ним открылась дверь сарая за ломбардом, рядом с бильярдной «Отдохни часок».
Лазарус завел для себя такой распорядок: каждый вечер с восьми до десяти он проводил в бильярдной, регулярно посещал церковь на бульваре Линвуд, в которую ходила в прошлом – в настоящем – его семья; по утрам на трамвае ездил по делам в город; Лазарус полагал, что автомобиль в центре Канзас-Сити только мешает, к тому же ему нравилось ездить на трамвае. Он начал получать доход от своих вложений, переводил его в золотые двадцатки и хранил в сейфе уже в третьем банке, именовавшемся «Содружество»; Лазарус рассчитывал задолго до своего отбытия в июле ликвидировать все дела и обзавестись достаточным количеством золота, которое доставит в 11 ноября 1918 года.
В свободное время он возился с ландо, всегда находившимся в отличном состоянии, и катался на нем удовольствия ради. Кроме того, он медленно, тщательно и в глубокой тайне шил себе замшевый жилет, состоявший из одних кармашков, вмещавших по одной двадцатидолларовой монете. По окончании сего труда он намеревался разложить по карманам монеты и зашить их, а сверху и изнутри прикрыть частями другого жилета, служившего ему образцом. Жилет, бесспорно, окажется слишком теплым, но в пояс такого количества золота не запихнуть. Он знал, что за границей в военное время можно будет использовать лишь деньги, которые звенят, а не шуршат. К тому же набитый деньгами жилет, пожалуй, станет пуленепробиваемым – ведь никогда не знаешь, что ждет тебя за углом, да и Латинская Америка – место опасное.
Каждую субботу по утрам он брал уроки разговорного испанского языка у преподавателя Вестпортской средней школы, жившего неподалеку. Так он развлекался и реализовывал свои планы.
В тот вечер, заперев ландо в сарай за ломбардом, Лазарус заглянул в примыкавшую к нему пивную, рассчитывая увидеть там своего деда, который по дороге домой заходил туда за кружечкой «мюлбака»
[79]. Вопрос о том, как легко и непринужденно устроить встречу со своим первым семейством, нередко занимал его в ту зиму. Лазарус хотел, чтобы его приняли в родном доме как друга, но не смел подняться по парадной лестнице, дернуть ручку колокольчика и объявить себя давно забытым кузеном… или другом какого-нибудь приятеля из Падуки. Не на кого было сослаться, а если бы он стал хитрить и изворачиваться, дед, безусловно, разоблачил бы его.
Лазарус решил действовать в двух направлениях, причем пианиссимо, а именно посещал церковь, куда ходило его семейство – кроме деда, – и забегаловку, где этот самый дед отдыхал от домашних.
