Лазарус невозмутимо кивнул: он не мог признаться, что попросту не помнил ни 1899 год, ни более ранние годы – как она полагала.
Морин продолжала:
– Я готовила закуску для пикника и брала с собой одеяло – якобы для того, чтобы было на чем поесть. И пока я являлась домой засветло, ни у кого никаких подозрений не возникало. Лошадь может завезти экипаж в гораздо более укромное местечко, чем то, под каштаном. Вот сейчас говорят, что женщины распустились и впали в разврат. А у меня в молодости было больше свободы, чем у моих дочерей. Несмотря на то, что я стараюсь не слишком угнетать их.
– Они не кажутся угнетенными. По-моему, они счастливы.
– Теодор, в отличие от нашего пастора, я предпочитаю, чтобы мои дети были счастливы, а не нравственны. Я только хочу быть уверена, что они не пострадают. Я не исповедую «мораль» в общепринятом смысле, и ты хорошо знаешь об этом. Хотя и не так хорошо, как я рассчитывала тебя просветить. Сейчас я пытаюсь прогнать мое разочарование разговорами об этом. Впрочем, возможно, ты предпочел бы не выслушивать все это?
– Морин, раз уж мы не можем этого сделать, так хотя бы поговорим об этом.
– Я тоже так думаю, Теодор. Мне бы хотелось, чтобы колючки искололи мне спину, а душа наполнилась счастьем, которое ты, я знаю, дал бы мне. Но если уж я не могу отдаться тебе обычным способом, как рассчитывала, мне хочется, чтобы ты познал меня так глубоко, как это могут позволить слова, так, как если бы ты овладел мною – прямо сейчас. Моя откровенность не шокирует тебя?
– Нет. Но не перегибай палку, иначе все произойдет на этой же скамейке!
– Э нет, дорогой, обойдемся без излишнего пыла: вокруг люди, и мы разговариваем о погоде. Скажи-ка, твоя штуковина не торчит?
– Неужели заметно?
– Нет, но если это так, скорее думай о метелях и айсбергах – Брайан говорит, что это помогает, – потому что нашего всадника пора снимать с пони.
Они сходили в балаган, где играли на призы; потом миссис Смит решила рискнуть, и они отправились-таки в комнату смеха, где Морин обещала придерживать юбку, как это делают, переходя грязную улицу. Вуди был в восторге, особенно ему понравились Зеркальный зал и Кристальный лабиринт. Наблюдая за девушками, шедшими впереди, Морин старалась избегать воздушных потоков и крепко придерживала юбку.
Наконец Вуди устал так, что, когда Лазарус взял его на руки, мгновенно заснул, едва прикоснувшись головой к его плечу. Они направились к выходу, где их подкарауливал последний воздушный поток. Миссис Смит шла впереди. Дойдя до злополучного места, она повернулась, как будто хотела что-то сказать, – и ее юбка взлетела высоко вверх. Она не завизжала, а просто прижала ее к ногам – опоздав на долю секунды.
– Ну как, сэр? – спросила она, выйдя на улицу.
– Того же цвета, но только кудрявые.
– Верно. Сверху прямые, но внизу кудрявые. Теперь ты знаешь.
– Ты сделала это для меня?
– Конечно. Вудро спит, и голова его повернута в другую сторону. Разве что кто-нибудь из посторонних заметил, но едва ли. Да если и так – что сможет он сделать? Напишет письмо моему мужу? Меня здесь никто не знает. И я закрыла глаза и воспользовалась возможностью.
– Морин, ты продолжаешь удивлять и восхищать меня.
– Благодарю вас, сэр.
– У тебя дивные члены.
– Ноги, Теодор, Брайан тоже так считает, но я не знаток женских ножек. Но когда он говорит мне об этом, то пользуется словом «ноги». Конечности, члены – все это слова официальные. Так он считает.
– Чем больше я узнаю о капитане, тем больше он мне нравится. У тебя великолепные ноги. И зеленые подвязки.
– Да, зеленые. Маленькой девочкой я носила в волосах зеленую ленту. Теперь я для этого слишком стара, но когда появляется возможность показать кудряшки, надеваю зеленые подвязки. У меня их не одна пара, и все дарит Брайан – иногда с неприличными надписями.
– И какими же?
– Ушки на макушке, Теодор. Давай уложим Вудро на заднее сиденье.
Лазарусу казалось, что «ушки на макушке» ничего не могли услышать: ребенок спал как сурок. И не проснулся, когда его положили на сиденье, а лишь свернулся калачиком, и мать прикрыла его курткой. Лазарус помог ей сесть в машину, завел двигатель и уселся за руль.
– Домой?
– Бензина много, – задумчиво сказала Морин. – Брайан-младший наполнил бак сегодня днем, и Вудро едва ли проснется.
– Я знаю, что бензина много; я проверял, когда отвозил мистера Джонсона на встречу с его капитаном. Поедем опять к каштану?
– О, дорогой! Пожалуйста, не искушай меня. Что, если Вудро все же проснется, перелезет через спинку и выберется наружу? Он еще мал и не поймет, чем мы будем заняты, но это может его заинтриговать. Нет, Теодор. Еще не так поздно, но маленьким детям все же пора спать. А пока он спит, давай покатаемся часок и поболтаем. Если ты хочешь, конечно.
– Давай. – (Машина тронулась.) – Морин, мне очень хочется отвезти тебя снова к тому каштану, но все-таки будет лучше, если этого не случится. Во всяком случае, для тебя.
– Почему, дорогой мой? Ты же видишь, как я хочу тебя.
– Да, ты хочешь меня. Бог свидетель, я тоже хочу тебя. Но несмотря на все твои смелые рассуждения, думаю, ты не сделаешь этого. Потому что потом захочешь признаться во всем мужу. И если ты признаешься – вы оба станете несчастными, а я не хочу расстраивать капитана Смита; он хороший человек. Даже если ты будешь молчать, это будет мучить тебя. Потому что, хотя ты и любишь меня – немножко, – но его ты любишь сильнее, гораздо сильнее. Я в этом уверен. Значит, все это к лучшему, правда?
Миссис Смит долго молчала. Затем она произнесла:
– Теодор, вези меня к каштану.
– Нет.
– Почему же нет, дорогой? Я должна доказать тебе, что люблю и не боюсь тебе отдаться.
– Морин, конечно, ты способна на это, у тебя хватит смелости на что угодно. Но ты будешь нервничать и волноваться, бояться, что Вуди проснется. И ты любишь Брайана. Все эти милые интимные штучки, о которых ты говорила, лишь подтверждают это.
– Но разве в сердце моем не хватит места для обоих?
– Я уверен в этом. Ты любишь десятерых, которых я знаю. И конечно же не обделишь еще одного. Но я люблю тебя, а потому не хочу требовать от тебя ничего такого, что могло бы воздвигнуть стену между тобой и мужем. Или причинить боль, когда вы станете признаниями разрушать эту стену. Любимая, я хочу твоей любви больше, чем тебя… твоего сладкого тела.
Она опять долго молчала, прежде чем заговорить.
– Теодор, я должна рассказать тебе кое-что о себе и о муже. Нечто весьма личное.
– Не надо.
– Я должна, я хочу, и я это сделаю. Только, пожалуйста, прикасайся ко мне, пока я буду говорить. Не говори ничего, только прикасайся… близко… интимно, словно к нагой, а я буду раздеваться… словами. Прошу тебя.
