– Я знаю, дорогая. Тетя Элен сказала мне об этом. И я подумал, что тебе лучше все увидеть своими глазами.
Она посмотрела на надгробие и серьезно сказала:
– Понимаю. Думаю, я все увидела. Спасибо, дядя Гибби.
Она не плакала, поэтому у меня не было причин брать ее на руки и утешать. Я не смог ничего придумать и только спросил:
– Ну что ж, пойдем, дорогая?
– Да.
Мы приехали на Баке, но я оставил его у подножия холма: неписаное правило запрещало ездить на мулах и прирученных прыгунах среди могил. Я спросил, хочет ли она, чтобы я отнес ее на руках – или на закорках. Но Дора решила идти сама. Спустившись до половины склона, она остановилась.
– Дядя Гибби?
– Да, Дора.
– Давай не будем рассказывать Баку об этом.
– Хорошо, Дора.
– А то он будет плакать.
– Мы не скажем ему, Дора.
Больше она ничего не сказала, пока мы не вернулись в школу миссис Мейбери. А потом была очень тихой две недели и не вспоминала при мне о родителях. Я думаю – при других тоже. Она никогда не просилась на кладбище, хотя мы ездили верхом почти каждый день и часто неподалеку от могильного холма.
Через два земных года прибыл «Энди Джи», и капитан Зак, мой сын от Филлис, прилетел на челноке, чтобы договориться о высадке третьей волны эмигрантов. Мы выпили, я сказал, что остаюсь еще на один заход, и объяснил почему. Он смотрел на меня во все глаза.
– Лазарус, ты свихнулся.
– Не называй меня Лазарусом, – негромко попросил я. – Это имя пользуется слишком большой известностью.
– Ну хорошо. Впрочем, здесь никого нет, кроме нашей хозяйки, миссис Мейбери, – так ты ее назвал? Но она вышла в кухню. Видишь ли, э… Гиббонс, я подумываю, не слетать ли парочку раз на Секундус. Это выгодно. Учитывая нынешнее состояние дел, вкладывать капитал на Секундусе теперь безопаснее, чем на Земле.
Я согласился, что он, безусловно, прав.
– Да, – сказал он, – но вот какое дело. В таком случае я вернусь сюда не раньше чем через десять стандартных лет. Разумеется, я соглашусь, раз ты настаиваешь, – ведь ты старший партнер. Но ты будешь понапрасну тратить мои деньги, да и свои тоже. Видишь ли. Лаз… Эрнст, если ты считаешь, что должен позаботиться о ребенке – хотя я не вижу для этого никаких оснований, – поедем все вместе. Девочку можно отдать в школу на Земле, если дать расписку в том, что она покинет планету. Возможно, она захочет поселиться на Секундусе – впрочем, я не знаю, каковы там сейчас иммиграционные правила, я уже давно там не бывал.
Я покачал головой:
– Что такое десять лет? Тьфу. Зак, я хочу увидеть, как вырастет этот ребенок, как встанет на ноги. Надеюсь выдать ее замуж, но это уже ее дело. Я не хочу лишать ее корней: одно потрясение она уже пережила, незачем подвергать ребенка новому.
– Ну как хочешь. Значит, мне вернуться через десять лет? Этого хватит?
– Более или менее, но не торопись. В первую очередь позаботься о наших доходах. Если затратишь на это больше времени, в следующий раз загрузишься здесь чем-нибудь получше, чем продукты и текстиль.
– В наше время выгоднее всего привозить на Землю продукты питания, – сказал Зак. – Но скоро придется торговать, минуя Землю, напрямую прямо между колониями.
– Неужели дела так плохи?
– Очень плохи. Они не желают учиться. А что за неприятности у тебя с банком? Может, продемонстрировать силу, пока «Энди Джи» крутится наверху?
Я покачал головой:
– Благодарю, капитан, но так дела не делаются, иначе мне придется отправиться вместе с тобой. К силе следует прибегать, лишь когда не остается ничего другого и овчинка стоит выделки. А я собираюсь остаться.
О своем банке Эрнст Гиббонс не беспокоился. Он никогда не позволял себе беспокоиться о проблемах менее важных, чем вопросы жизни и смерти, а все прочие дела, большие и малые, решал по мере их поступления и наслаждался жизнью.
Особенно ему нравилось заниматься воспитанием Доры. Заполучив Дору и Бака – или это они заполучили его? – он выбросил дикарские удила, которыми пользовался Лимер, сохранив металлические части, и велел седельщику братьев Джонс переделать уздечку в недоуздок. Сделал ему заказ и на седло, сам набросал чертеж и обещал заплатить больше, если тот сделает быстро. Шорник покачал головой, разглядывая набросок, но тем не менее седло соорудил.
После этого Гиббонс разъезжал с девочкой на Баке в седле, рассчитанном на двоих: его седло находилось на обычном месте, а перед ним располагалось небольшое седельце с крохотными стременами… как раз на том месте, где у обычного седла бывает лука. В передней части седла была обшитая кожей дужка, за которую мог держаться ребенок. Гиббонс также снабдил свое усовершенствованное седло двумя подпругами – так было удобнее мулу и спокойнее всадникам на крутом склоне.
Так они проездили несколько сезонов, обычно тратя на прогулку час или более после школы, долго беседовали втроем или пели все вместе, причем Бак громко фальшивил, но всегда отбивал копытом правильный ритм. Гиббонс вел, а Дора подпевала. Часто пели о ломбарде – эту песенку Дора считала своей и понемногу добавляла к ней новые куплеты, в том числе и о загоне возле школы, где жил Бак.
Но Дора росла и вскоре превратилась в высокую, стройную девушку. Маленькое переднее седельце сделалось ей мало. После двух неудачных попыток Гиббонс купил кобылу: одну Бак отверг, потому что она показалась ему бестолковой – он так и сказал: «луповата», – а другую, потому что она пожелала воспользоваться преимуществами, предоставляемыми недоуздкам, и попыталась удрать.
Гиббонс позволил Баку выбрать третью. Советы давала Дора, а Гиббонс молчал. Так у Бака в его загоне появилась подруга, а Гиббонсу пришлось делать пристройку к конюшне. Пока еще Бак жил в платном стойле и был рад тому, что дома его ждала Бьюла. Петь она не научилась и разговаривала немного. Гиббонс подозревал, что кобыла попросту опасается открывать рот в присутствии Бака, потому что она всегда охотно разговаривала или, по крайней мере, отвечала хозяину, когда он ездил верхом один. К его удивлению, ездить ему пришлось на Бьюле, а Дора разъезжала на жеребце, и стремена большого седла пришлось укорачивать до смешного, чтобы ее детские ножки до них доставали.
Но вскоре их пришлось снова удлинять – Дора росла и становилась юной женщиной. Бьюла родила жеребенка; Гиббонс оставил кобылку себе, Дора назвала ее Бетти и всячески занималась дитятей. Поначалу кобылка брела за всеми под пустым седлом, потом Дора научила ее возить всадника. Настало время, когда ежедневные прогулки совершались уже вшестером, поездки часто заканчивались пикниками; миссис Мейбери ездила на Баке, самом крепком, а самая легкая, Дора, – на Бетти. Гиббонс же обычно садился на Бьюлу. Это лето было для Гиббонса одним из самых счастливых. Они с Элен ездили рядом на взрослых мулах, а Дора на нетерпеливой кобылке скакала впереди, затем возвращалась, и длинные каштановые волосы девушки развевались на ветру. Однажды Гиббонс спросил:
