– Я схожу выпью кофе.
Бабушка тут же выпрямилась в кресле. Отец ссутулился и недовольно закатил глаза. Да уж, слух у бабули острее, чем у совы.
– Где это ты собрался выпить кофе? – полюбопытствовала она.
– У Лидии. – Отец натянул перчатки и вышел.
Бабушка победно вскинула руки и заболтала ногами, оглашая гостиную радостными криками.
– И понадобилось-то всего пятнадцать лет!
Я пошел к Рейчел, чтобы сообщить ей радостную новость – бабушкин план сработал. Сестра сидела в бабушкиной комнате и читала письма, которые мы когда-то написали маме.
Мне всегда казалось, что на Рейчел смерть мамы повлияла не так сильно, как на нас с отцом и бабушкой. Сестра почти не помнила маму, она знала ее по нашим рассказам и по фотографиям в альбоме. И еще, конечно, были письма. Я сел рядом с Рейчел на пол и пробежался по страничкам, исписанным разноцветными маркерами, цветными и простыми карандашами и обычными шариковыми ручками. На полях встречались изображения человечков или животных – наши иллюстрации.
Это письмо я написал в тот день, когда маме исполнилось бы тридцать пять лет:
«Дорогая мамочка!
Сегодня твой День Рождения, и я надеюсь, что в раю тебе подарили самый башой на свете торт. Мы с баушкой посадили возле дома низабудки. Бабуля сказала, что ты очень любила эти цвиты, и они будут цвисти все лето. Я хочу, чтобы ты их увидила».
Заметив ошибки в некоторых словах, я улыбнулся и просмотрел еще несколько писем. Одни я помнил очень хорошо, другие уже стерлись из моей памяти.
Вот это я написал на Рождество, спустя год после маминой смерти. Тогда мне было девять лет.
«Дорогая мамочка!
Когда я вырасту, я хачу быть врачом, чтобы всех личить. Я решил сказать тебе об этом на Рождество.
Счастливого Рождества!
Я все еще тебя люблю.
Натан».
Если бы все было так просто, как кажется в детстве…
– Я часто думаю, какой она стала бы сейчас. А ты об этом думаешь? – спросила Рейчел.
Я кивнул. В шевелюре отца каждый год прибавлялось седых волос, и я задумался, поседела бы мама или ее волосы остались бы того густого, темного цвета, какими я их помнил.
– Еще я думаю, что бы мы делали с ней вместе, – проговорила сестра.
Эти мысли будут преследовать нас с Рейчел до конца жизни. Я взял письмо, написанное карандашом, когда мне было десять лет. Здесь были только буквы – никаких кривоногих собак и уток по углам.
«Дорогая мама!
Сегодня бабушка сказала, что ты знаешь, почему ты умерла. Она говорит, что Бог позаботился о тебе, сделал так, чтобы с тобой не случилось слишком плохого. Она сказала, что когда-нибудь я все пойму. Хочу, чтобы так и было.
Я тебя люблю.
Натан».
Мы с Рейчел были совсем маленькими, когда я нашел на тумбочке у отцовской кровати мятый клочок бумаги, на котором были написаны от руки строки из Библии: «…Ибо только Я знаю намерения, какие имею о вас… намерения во благо, а не на зло, чтобы дать вам будущность и надежду»
[15]. Я не раз перечитал эти слова, но так ничего и не понял. Тогда я показал мятый клочок бумаги бабушке, она посмотрела на него и притихла.
– Положи на место, туда, где взял. Эти слова поддерживают твоего папу в горе.
Я направился в отцовскую спальню, но на полпути обернулся и сказал:
– Я не понимаю, что значат эти слова.
Бабушка взяла меня за руку и отвела в отцовскую спальню. Там она сама положила странный клочок бумаги на стопку книг, которые папа хранил на тумбочке рядом с постелью. Потом села на кровать и поставила меня перед собой.
– Твой отец положил этот листок рядом с собой как напоминание о том, что наша жизнь – нечто большее, чего мы разглядеть не в силах. Мы видим лишь то, что прямо перед нами.
Я еще раз прочел странные слова.
– Все равно не понимаю.
Бабушка обняла меня.
– Наверное, если бы у твоего папы не осталось надежды, ему было бы слишком тяжело жить дальше.
Я в замешательстве смотрел на нее.
– Он никогда не поймет, почему твоя мама оставила нас. Никто из нас никогда этого не поймет. Но она – знает.
Я посмотрел бабушке в глаза.
– Как только твоя мама ступила в рай, она увидела всю свою жизнь, как огромное полотно, и я точно знаю, что, увидев это, она принялась крутить колесо, стоять на голове и делать все, что вы с ней вытворяли у нас на заднем дворе.
Я снова прочел слова, написанные отцовской рукой.
– Как эти строчки помогают папе?
Бабушка вздохнула и усадила меня рядом.
– Если бы твой отец не верил в это, он сошел бы с ума.
Я посмотрел на листок бумаги.
– Мама была хорошей, правда?
– Самой лучшей на свете, Натан.
– Тогда почему она заболела и умерла?
Бабушка крепко сжала губы.
– Потому что она была человеком, – прошептала бабушка. – Другой причины нет.
Она встала и поманила меня за собой.
– Идем, покажи мне, как ты умеешь крутить колесо и стоять на голове.
Мы выбежали на задний двор, и бабушка восхищенно ахала, пока я вертелся на траве, ненадолго выбросив из головы мысли о маме.
Рейчел взяла еще один листок и рассмеялась. Письмо было написано цветными карандашами на бумажном пакете.
«Дарагая мамочка!
Натан мне болше не нравицца. Пришли мне, прошу, из рая новава братика. А если нет братика, то сабаку. Даже лушше.
Любю тибя.
Рейчел».
Я выхватил у сестры странное письмо и прочел.
– Когда ты это написала?
– В прошлом году! – расхохоталась Рейчел.
Праздники были в самом разгаре, врачи и медсестры уходили в отпуск, доверяя студентам все больше обязанностей. Мы принимали больше пациентов, чем обычно. Некоторые студенты даже вызывались украшать целые этажи больницы к Рождеству, чтобы отдохнуть. Сегодня и мне велели поучаствовать и указали «мой» этаж. Я был только рад ненадолго вырваться из неотложки. Как правило, я забывал о приближающемся Рождестве и перед самым праздником рыскал по магазинам в поисках подарков, однако в этом году все воспринималось иначе. Не помню, когда я в последний раз так ждал Рождества. Наверное, когда мама была еще жива.
Я открыл коробки с мишурой и гирляндами и помог Денизе и Клаудии украсить сестринский пост в детском отделении. Я даже повесил над столом витые лампочки-сосульки.
