В отличие от известняка и плюща, которыми славились остальные колледжи Новой Англии, Беннингтон, с его переоборудованными амбарами и пасторальными пейзажами, напоминал какую-нибудь ферму — а это поистине грело меня. Там училось совсем немного человек (около тысячи студентов), там не было физкультуры как таковой (мне больше не придется смотреть на теннисную форму!), там не ставили оценок (я не должна буду беспокоиться о среднем балле), зато очень много внимания уделяли искусствам и гуманитарным наукам. Но прежде всего Беннингтон понравился мне потому, что, оказавшись там, я встретила множество людей, похожих на меня. Никаких группировок, никаких клонов Алисы Форд — просто толпа людей, которым не терпится выразить себя: посредством танца, живописи, литературы, театра, одежды и причесок — да, собственно, любым возможным способом.
Благодаря своему вступительному эссе и оценкам в аттестате я таки получила полную стипендию и решила заняться изучением литературы. Мне пришлось потратить еще четыре года на чтение и сочинение текстов, кропотливые разборы книг и расширение собственных горизонтов. Но основная масса знаний, полученных мною в Беннингтоне, касалась дружбы — того, чего мне так ужасно не хватало по прибытии. Да, я приехала в колледж одиночкой, но покинула его стены уже в тесном кругу друзей, поклявшихся мне в верности до конца своих дней.
На этот раз моя соседка по комнате стала моей лучшей подругой. Сара Аннастасатос, приехавшая из Лонг-Айленда, изучала изобразительное искусство и любила рисовать романтические картины с длинноволосыми принцессами, скачущими на единорогах по заколдованным лесам. Несмотря на пристрастие к подобной тематике, она действительно была талантлива, и я с огромным интересом наблюдала, как с годами ее подлинные таланты и подлинное «я» все более отчетливо проступают сквозь наносное. Еще на первом курсе ее циничный, честный, в ошеломительных красных тонах автопортрет настолько поразил декана, что тот устроил ей выставку в местной галерее.
Впрочем, главным талантом Сары являлось ее умение быть прекрасной подругой.
Сара во многом напоминала своих принцесс: волнистые каштановые волосы до пояса, огромные карие глаза под выразительными дугами бровей, всегда выдававших, о чем она на самом деле думает, и красивое овальное лицо безукоризненного оливкового оттенка. Из всех метафор я предпочитала следующую: Сара была камнем, привязанным к веревке моего воздушного змея и не позволяющим ему улететь в небеса. Когда у меня все валилось из рук, Сара помогала мне сосредоточиться. Когда я начинала чрезмерно беспокоиться из-за мелочей, она меня успокаивала. Когда я перебирала с алкоголем и меня рвало, она держала мои волосы. И еще, она никогда не стеснялась в выражениях, когда мне нужно было услышать чье-либо непредвзятое мнение. Сара как будто бы стала моей матерью, которой мне так не хватало в детстве.
Но она значила для меня больше, чем простая опекунша. С ней было весело. Она с легкостью заводила друзей и делала это постоянно, и с радостью ими делилась. Предрассудков в этой девушке был меньше, чем в ком бы то ни было на моем жизненном пути. В результате наша огромная, постоянно растущая, но очень сплоченная компания состояла из самых разных людей: музыкантов, планокуров, геев, начинающих философов. Она всегда была в центре внимания, она помогала нам держаться вместе. Благодаря ей я впервые в жизни почувствовала себя нормальной, приемлемой — и даже обыкновенной. И благодаря новоприобретенному чувству собственного достоинства я избавилась от привычки резать себя.
Это были по-настоящему счастливые времена. Ночи напролет мы шастали по глухим закоулкам кампуса, курили гвоздику и мечтали о будущем. Следует признать, музыкальный вкус у Сары был отвратительный, зато она обожала танцевать. По ночам, изрядно захмелев, мы нередко играли в «корову» под ее кассеты с пошлейшим Риком Спрингфилдом и хохотали, пока не начинало колоть в боку. Мы жили вместе все четыре года.
Вторым моим лучшим другом стал мой парень. Да, хотите верьте, хотите нет, но хиллэндерская пария умудрилась найти себе дружка. Джо Драйер вырос на молочной ферме, а в колледже изучал музыку. Востребованный диджей, он вел самое популярное радиошоу на кампусе. Сара познакомила нас на одной вечеринке. Она знала его потому, что подрабатывала в фонотеке при радиостанции. Я чуть не умерла от смущения, когда она подозвала его и сказала:
— Это та самая Джилл, которая постоянно звонит тебе на шоу и заказывает музыку!
— Правда? — спросил он, не скрывая мгновенно возникшего интереса. — Та самая Джилл, которой нравится играть в «Сразись с диджеем»?
— Да, это я, — сказала я с нарочитой ленцой. Как будто я не прилипала к приемнику всякий раз, когда начиналась его передача.
Как по мне, Джо обладал наилучшим музыкальным вкусом среди всех диджеев. А еще у него был невероятно сексуальный голос. Поэтому мне нравилось звонить ему, разговаривать с ним и подавать заявки, которые, как я ожидала, должны были внушить ему пиетет. Однажды я решила, что для этих целей подойдет Клаус Номи — в высшей степени странный немецкий исполнитель, беливший лицо и певший удивительным оперным голосом. Но Джо его сразу же узнал: «По-моему, где-то тут валялся его альбом “Simple Man”», — был его ответ.
Я рассмеялась. «Ты наконец-то сумел впечатлить меня по-настоящему», — сказала я таким тоном, будто бросала выдрессированному псу заслуженную косточку. Внешне он мало соответствовал моим представлениям о красоте; хотя его можно было назвать симпатичным в нестандартном смысле слова: низкорослый, тощий, с остриженными коротким «ежиком» волосами черного, как у гота, цвета. Мне также нравился его стиль: чуть старомодные рубашки на размер больше и с вечно торчащим из-под свитера подолом, линялые джинсы, начищенные черные ботинки с кожаными накладками в дырочках и насечках. Однако стоило снять с него все эти пост-панковские шмотки — и он уже выглядел совершенно заурядно, как всякий фермерский сын… Хотя меня не влекло к нему физически, мне он сразу же пришелся по душе. Это была эгоистичная симпатия потому, что он, кажется, и впрямь был неплохим пареньком, но эгоистичная вдвойне потому, что я ему, вероятно, всерьез приглянулась. Сложно, знаете ли, отказать человеку, который считает тебя самой крутой девкой после Крисси Хайнд
[20], особенно после четырех лет, в течение которых ни одна живая душа тобой не интересовалась. Кроме того, на кампусе уже стали повсеместно образовываться парочки, и я решила, что мне тоже пора обзавестись бойфрендом. Вскоре я начала тусоваться на вечеринках, где он ставил диски, а он ввел меня в мир музыки, от которой я до сих пор схожу с ума: «Joy Division», «REM», «The Smiths».
Я даже потеряла девственность в радиорубке. Все началось, когда я села Джо на колени, тем самым начав марафонский сеанс петтинга. Но затем он, будто намекая, завел особенно длинную композицию — ремикс на «Everything’s Gone Green» группы «New Order», — и тут уж пошло-поехало: петтинг перерос в прелюдию, а та — в полноценный половой акт. Я выступала в роли агрессора, поскольку загодя решила: пора бы мне уже узнать, что такое секс. Поначалу Джо, видимо, перепугался до смерти, но постепенно расслабился и полностью отдался процессу — разве что косился на дверь с опаской. Он переживал, как бы в студию не вошел менеджер станции или Сара, которой вдруг вздумалось бы попросить у него пару пластинок. Но мы все же продолжали — прямо там, в кресле диджея. Конечно, двигались мы довольно неуклюже, да и мне было немного больно, но мы оба так наслаждались происходящим, что, подпрыгивая у Джо на коленях, я случайно сбила иглу с проигрывателя во время оргазма. Последовал оглушительный скрежет — и гробовая тишина. Джо быстро сориентировался и поставил новую пластинку: мы хохотали до слез. С того вечера мы официально стали парой.
