— Им уже мешали те, кто добывал свободу. Им мешали и знаменитые консистории, когда-то немало потрудившиеся с их тайного тогда согласия и поддержки. Они захватили в свои цепкие руки..
— Кто именно, мой друг?..
— Снейсы!
Швенди в недоумении посмотрел на разгоряченное лицо Иоганна:
— Я как будто слышал эту фамилию не раз… Но почему вы говорите во множественном числе?
— Их больше, чем можно предположить. И они сильнее, чем я предполагал когда-то. Они оттеснили «хозяина» в его же доме.
Иоганн так и не дождался от старого воина ответа на свои сомнения и вопросы. Но на прощание Швенди притянул его и, как сына, благословил на дальнейший жизненный путь.
— Вы еще не стары, Иоганн, и у вас сын. Может быть, вы или он… сумеете сами решить то, что терзает вас теперь. «Хозяин», как вы сказали, конечно, должен быть главой своего дома. Но я — человек уходящий. Я не осмеливаюсь казнить память того, кому служил как вождю столько лет. Я не могу не оплакивать его преждевременной гибели…
Опять «Морские нищие»!
Весной 1588 года в тихом Дельфте, на набережной одного из каналов, усаженных липами, в залитом солнце доме родилась новая жизнь.
Хозяин дома, бывший гёз Иоганн, прошел в спальню и заботливо склонился к жене:
— Как ты себя чувствуешь, моя радость?..
Клодина подняла отяжелевшие веки, улыбнулась и снова впала в дремоту.
Иоганн пригладил ее разметавшиеся на подушке золотистые пряди волос и осторожно пожал руку.
— Да оставь ты ее в покое! — заворчала старуха, повивальная бабка. — Дай женщине отдышаться. Думаешь, родить ребят так же легко, как печь воскресные оладьи с медом?
— Но ведь у нее это четвертый! — отошел с виноватым видом от постели Иоганн. — Я думал…
— Он «думал»!.. — передразнила старуха. — Ты бы вот лучше не думал, а посмотрел, что за красавца она тебе подарила. А то — «четвертый»!..
Старуха вынула из люльки закутанного в полотно ребенка и поднесла его ближе.
— Ну ей-ей, этот красивее всех!
Иоганн чуть отвернул край пеленки. Маленькое красное личико сморщилось в гримасу, и из влажного беззубого рта раздался пронзительный крик.
— Тише ты, непутевый! Мать разбудишь! — поспешила уложить ребенка бабка.
Из дверей высунулись три беловолосые детские головки. Иоганн поторопился увести детей.
— Это Генрих так кричит? — шепотом спросил старший мальчик.
— А почему ты знаешь, что «Генрих»? — спросил другой, лет четырех.
— Отец говорил, что следующего из нас назовут непременно Генрихом. Правда, отец?
Иоганн обнял всех троих и сел у окна. Дети взобрались к нему на колени: девятилетний Якоб — на одно колено, четырехлетний Лазарь — верхом на другое, а трехлетняя Ирма свернулась котенком под рукой отца.
— Расскажи нам о тех, чьи имена мы носим, — попросил Якоб, сдвигая по-взрослому брови.
— Хорошо, — улыбнулся Иоганн, — я всегда готов рассказывать о благородных, смелых людях, отдавших здоровье, силы и самую жизнь за счастье моей и вашей родины, дети. Итак, жил-был когда-то в Гарлеме музыкант…
— Нет, — перебил Якоб, — так не надо. Так ты рассказываешь сказки, а ведь это не сказка?
Иоганн посмотрел долгим, серьезным взглядом на первенца:
— Да, это не сказка, мой мальчик!
И он начал издалека. Одна за другой вставали в памяти картины: сначала детство в бедном доме родителей; потом сиротство и далекий путь в Брюссель со стариком крестьянином; полное одиночество после его смерти; счастливая встреча с другим стариком — слугой Микэлем; светлый «рай» у матушки Франсуазы, знакомство с Генрихом ван Гаалем, подарившим ему, десятилетнему ребенку, маленькую шпагу в залог будущих побед.
— А где эта шпага? — спросил Лазарь, пришпоривая колено отца.
Иоганн склонился к молча слушавшей Ирме и поцеловал ее в светлый затылок.
— Эту шпагу я отдал одной очень храброй девочке.
— А что она с ней сделала? — не унимался Лазарь.
— Она… — Иоганн вдруг опустил голову, пряча лицо в кудряшках дочери. — Я расскажу вам о ней потом…
И он продолжал описывать страницу за страницей свою разнообразную, полную тяжелых событий, счастливых встреч, потерь, лишений, достижений, радостей и побед жизнь. Свет и тень, — вспомнилось ему собственное сравнение. Свет и мрак… Мрака было много: измены союзников, разочарования в недостойных людях, смерти… Сколько их, этих ушедших из жизни друзей! Ушедших слишком рано. Они так и не успели увидеть расцвета свободных северных провинций. Если бы можно было вернуть их хоть на мгновение и показать, что сталось с Голландией и Зеландией, выгнавшими всех до одного испанских наемников! Что сказали бы они, глядя на богатые урожаи в местах, истоптанных когда-то вражескими войсками? Что сказали бы они, увидев вместо развалин Гарлема и Лейдена выросшие, как в сказке, торговые и промышленные города? Но никого из них не воротить к жизни Им не дано счастья пожинать плоды своего мужества, верности, долга…
Он задумался. А разве пришлось бы им всем «пожинать» это счастье? Ведь и Николь, и Лиар с несчастной Луизой, и антверпенский кузнец, и мидделбургский матрос, и Рустам, и тысячи простых людей, беззаветно отдавших все силы и самую жизнь, остались бы по-прежнему за бортом…
Маленькая Ирма прижалась щекой к груди отца. Она бессознательно почувствовала, как сердце отца болезненно забилось. Ребенок поднял голову, заглянул Иоганну в глубину глаз и вдруг заплакал.
— Не плачь, глупая! — подтолкнул ее старший брат, и кулаки его гневно сжались. — Мы отомстим за всех, кого убили!
Из спальни послышался жадный, требовательный крик. Повивальная бабка позвала:
— Иди к жене, Иоганн, она хочет сама показать тебе Генриха.
— Я же говорил — Генрих! — торжествовал Якоб.
Спальня была вся розовая от предвечернего солнца. На белой постели, среди взбитых подушек, сидела умытая, причесанная Клодина и кормила новорожденного.
— Подойди ближе, Разноглазый, — улыбнулась она. — Смотри, какой он у нас сильный, здоровый.
Крохотный рот жадно причмокивал у груди матери. Иоганн присел на кровать.
— Спой ему что-нибудь… — попросила Клодина. — Пусть привыкает к песням отца.
Иоганн на минуту задумался, потом начал вполголоса:
Были бури, непогоды,
Кровь лилась рекой,
Но промчались злые годы —
Солнце над тобой.
Твой отец и мать знавали
Цепи и позор…
Клодина погладила Иоганна по начавшим седеть волосам.
— А где же твой веселый голос, Разноглазый?.. — спросила она тихо, боясь разбудить засыпающего ребенка. — Поёшь ведь о солнце, о будущей жизни…
