— Доброе утро! — сказал инфант входя. — А где вчерашний арьерос?
— Да сохранит вас Мадонна, ваше высочество, и вас, сеньор кабальеро! Арьерос ушел еще до восхода…
— Досадно! — капризно бросил Карлос. — Я хотел расспросить его побольше о Нидерландах.
Инфант лукавил. Ночью у него была бессонница, и он посылал пажа за Генрихом. Но паж доложил, что дверь в комнату сеньора ван Гааля оказалась запертой изнутри и на его стук никто не ответил. Утром Карлос сразу же заметил, что с Генрихом что-то случилось. Тот был необычно бледен, молчалив, а в ясных глазах инфант прочел затаенную боль и тревогу. Карлос стал расспрашивать, но не добился объяснения. Тогда он начал следить за Генрихом. А когда увидел под окном его комнаты смятую клумбу, он понял, что Генрих ночью куда-то уходил. Но куда?.. Конечно, в башню садовника, на свидание к Изабелле. Любовь к наукам и мечты о родине ничуть, видимо, не мешают Генриху влюбляться. Какой, однако, хитрец! Выслушивает ежедневные излияния, а про себя молчит, святоша! Его постигла явная неудача, вот отчего он так грустен. Изабелла, конечно, предпочитает наследника трона бедному дворянину. И наследник трона сегодня же добьется ее признания. Разговором с арьеросом Карлос воспользовался, только чтобы иметь повод поскорее пойти в башню. Бессонная ночь, к счастью, освобождала его от ненавистных уроков.
Рустам тоже сразу же заметил в Генрихе перемену. Что могло случиться с ним за эти короткие часы ночи?..
Мавр позвал Генриха под навес, чтобы показать начатое еще вчера блюдо с лепными виноградными листьями.
Вынув блюдо из покрывавших его влажных тряпок, Рустам осторожно обвел тонкими, длинными пальцами резные края. Лицо его утратило обычную суровость и сразу напомнило лицо сестры. В глазах засветилось ее задумчивое, немного печальное выражение.
— Это будет лучшая твоя работа, Родриго, — сказал Генрих. — Листья как живые, каждая жилка точно просвечивает на солнце.
— Да… Блюдо может удаться, когда я его раскрашу. — Он помолчал, внимательно глядя на Генриха: — Ваша милость узнали от арьероса что-нибудь нехорошее о своей родине?
— Откуда ты знаешь? — вскинул голову Генрих.
— Мне так думается.
— Ты видел меня ночью?
— Нет. А разве ваша милость приходили сюда ночью?
Генриху вдруг страстно захотелось поделиться с этим простым, серьезным юношей самыми задушевными своими мыслями и чувствами.
— Я был сегодня ночью здесь и разговаривал с арьеросом.
— Значит, я все-таки догадался. Почему ж ваша милость не разбудили меня? Я бы вынес скамью, а если надо, и посторожил, чтобы вашей милости не помешали.
— Родриго, не говори мне «ваша милость»! Я хочу, чтобы ты был мне другом.
Рустам доверчиво улыбнулся. Генрих взял его руку и крепко пожал. Они сели на ворох сена, и Генрих начал торопливо рассказывать о своем одиночестве последних лет, о жгучей тоске по родине, о страхе за нее. Рассказал и о таинственном арьеросе, давшем ему книгу, за которую инквизиция казнит людей мучительной смертью. Рустам слушал его с горящими глазами. Ему были понятны и близки слова Генриха. Ведь и их с дядей и Гюлизар тоже могли каждый день схватить и казнить за Коран — мослемскую священную книгу, спрятанную под половицей вместе с чалмой и четками.
Генрих повторил Рустаму многое из сообщенного патером Габриэлем. Показал переданное ночью письмо дяди с припиской от Микэля. Оба старика писали о серьезной болезни «мамы Катерины». А когда передавал рассказ арьероса о гибели Франсуазы и ее двух служанок, пальцы Рустама сжались в кулак, а из груди гневно вырвалось:
— Вот так же они охотятся и за маврами!
— У Франсуазы, — с тоской говорил Генрих, — был приемный сын, мальчик-сирота. Родителей его убили наемные королевские солдаты. Что с ним сталось теперь? Ему уже лет тринадцать. Я хорошо помню его недоверчивый взгляд. Совсем один, чуть живой и голодный, он добрался до Брюсселя, чтобы передать королю прошение своих земляков… Вот тогда-то его и подобрала несчастная Франсуаза.
Генрих опустил голову и замолчал. Молчал и Рустам. Ему хотелось тоже открыться новому другу — сказать, что судьбы их народов во многом схожи. Но он не решился прервать горькие мысли Генриха.
— Пора!.. — прошептал Генрих. — Надо возвращаться в коллегию. Дон Гарсиа, наставник инфанта, будет недоволен нашей долгой отлучкой.
Оба поднялись и вернулись в башню. Еще у порога они услышали пение Гюлизар. Мустафа сосредоточенно связывал у окна букеты для церкви Сан-Ильдефонсо. А Гюлизар, перебирая струны рабеля
[20], пела. Инфант слушал ее. снисходительно улыбаясь.
Если б тысячу жизней имела,
Я бы все отдала за любовь!
Но одною, одной лишь владею,
И тысячу раз отдам ее вновь…
Рустам нахмурился. Ему не понравилось выражение лица инфанта. Как смеет он смотреть так на их Гюлизар, на их соловья Гюлизар!
— Глупая песня, — сказал он резко и положил руку на струны рабеля.
Струны задрожали и оборвались жалобным аккордом. Девушка подняла на брата удивленный взгляд. Неужели Рустам не понимает, что сын короля страдает? У него отняли невесту, отняли любовь… Не иметь любви и здоровья, как у него, значит быть беднее нищего. Почему Рустам не хочет, чтобы она утешила инфанта нежными песнями? Песни — радость жизни. Они залечивают раны сердца. Рустам сам говорил это не раз, слушая ее пение.
А инфант торжествовал: ну можно ли теперь сомневаться, что эта девчонка влюблена в него по уши?
— Какая скука! — произнес лениво инфант и потянулся за шляпой, брошенной на стол. — Проводи меня, Изабелла. Я предпочитаю твое общество всем Оливаресам и Гарсиа, вместе взятым… Прощай, старик!
Мустафа почтительно поклонился. Гюлизар послушно повесила на стену рабель, накинула на плечи косынку и, захватив охапку цветов, вышла вместе с инфантом. Генрих и Рустам последовали за ними.
Карлос увлек Гюлизар далеко вперед — пусть «святоша» помучается ревностью. Чего стоят стройная фигура нидерландца, его серые глаза и густые темные кудри в сравнении с правом на корону Испании? И он начал:
— Когда я буду королем, моя Изабелла, я сделаю тебя придворной дамой, и ты затмишь красотой всех!
— Вы слишком добры, ваше высочество, — смутилась девушка. — Я ведь не сумею там сказать ни слова.
— Тебе не надо будет говорить, — смеялся инфант. — Ты станешь только петь.
Шагая рядом с Генрихом, Рустам не выдержал и рассказал наконец другу про тайну своей семьи. Генрих поклялся, что никому никогда не откроет ее.
Инфант и Гюлизар в это время подходили к мавританской беседке, выстроенной на вершине искусственного холма. Ослепительно сверкали белые мраморные колонны, соединенные воздушными подковообразными арками. Легким венком они окружали холм и словно взбегали на него в радостной игре света и тени. Широкие каменные ступени вели в грот. Из темнеющей глубины его доносился плеск фонтана.
