— У меня пока нет хозяина, — вспыхнул Иоганн.
Вмешался Снейс:
— Мы все по мере сил и умения служим единому общему хозяину — Господу Богу.
Иоганн не понимал, куда гнет «добрый паук». Ван Страален молчал. Бредероде досадливо отмахнулся:
— Бог слишком высоко обитает. А у нас дела земные. И не Богу, а нам самим придется накинуть узду на его нечестивых служителей — попов, монахов, инквизиторов-епископов и на всю эту саранчу, наводнившую Провинции. Ты, я вижу, юноша неглупый, смелый. А чернь глупа. Ей надо хорошенько растолковать, кто ее грабит и куда идут богатства страны. В королевскую ненасытную казну — раз! В папскую, не менее ненасытную, — два! Да еще в небольшие, но многочисленные и чересчур жадные карманы католического духовенства — три! А своим, нидерландцам, не сегодня-завтра останется только это — нищенская сума! Да здравствуют гёзы!..
Он вскинул ремень с сумою на богатырское плечо и обошел вокруг стола, заполняя своим телом чуть ли не всю комнату.
Вошла приодевшаяся Барбара. Опустив ресницы, она присела перед гостями в низком поклоне. Бредероде так и остался на месте с торжественно поднятой рукой.
— Дорогой Снейс, — выговорил он задохнувшись, — да у вас в доме клад! Клянусь этой почетной сумой, вот кому должно поклоняться, как совершенству! Скорее позовите сюда прославленных художников Фландрии. Да все католические святые, с самой Мадонной во главе, померкнут перед такой красотой!
Чувствуя, что на него больше не обращают внимания, Иоганн вышел и, миновав двор, очутился на улице. Три с половиной месяца назад бродил он вокруг этой денежной крепости, не зная ни красавицы Барбары, ни ее надежд на него, ни расчетов ее отца. Его собираются теперь впутать в какое-то новое, непонятное дело. Что-то здесь не так.
Через два дня Антверпен празднует древний католический праздник. Город уже неделю готовится к нему. Хозяйки чистят, скребут и моют стены домов, красят двери и наличники окон. Блестящие от свежих красок коньки и петушки флюгеров на крышах сохнут под августовским солнцем, и черепица под ними пестрит разноцветными каплями. А как разукрасят, должно быть, собор Богоматери!.. Сколько времени и денег пойдет на обновление нарядов сотен статуй святых, мадонн, иисусов, распятий и главной, самой чтимой католиками статуи — Богоматери… И все это через два дня увидят полуголодный Николь Лиар и его погубленная инквизиторами Луиза.
Иоганн повернул за угол и нос к носу столкнулся с ткачом.
— Николь?.. Не на работе в такой час?..
Впалые глаза Лиара лихорадочно блеснули:
— Снейс только что прислал за мною. Я зачем-то понадобился ему срочно.
Иоганн не вернулся в дом Снейса. Он дождался Лиара и остался в его темной норе до утра. Николь пришел возбужденный и не переставая говорил:
— Снейс — это голова! Вот кому бы править всеми делами в Брюсселе… А уж как знает евангельские заветы — лучше проповедника! Я заслушался, честное слово! Вел беседу с таким уважением, будто я прежний мастер, а не нищий должник. Оказывается, и его дела не те, что раньше. Горевал, что скоро может окончательно разориться, как многие уже разорились из их брата купцов. Хоть закрывай, говорит, все мастерские… Да куда вы-то, рабочий люд, пойдете?.. Чуть ли не со слезами рассказал мне обо всем, как равному. Говорил: не поддержат нас, хозяев, простые люди — уедем все до одного в другие государства. Не гибнуть же, сказал, и взаправду из-за католической чумы и испанца-короля!
— Складно он тебе пел, — хмуро отозвался Иоганн.
— Вот я и думаю: чего же мы-то, простой люд, ждем? Не одна тысяча собирается нас на проповедях, ты сам видел. У многих и оружие кое-какое есть. Нас ведь, если всех собрать, много — целое войско! А мы позволяем стричь себя, как овец.
Мало гнули мы спину? Довольно наконец! Нам это ничего не дало, кроме нищеты. Мы мрем с голоду, а католики украшают города в честь какого-то праздника, о котором и не слыхивали во времена Христа. Нас чуть не силком принуждают любоваться, как они носят свою раззолоченную статую по улицам, под грохот барабанов и труб… — И, повернувшись к дочери, которая лежала на соломенном тюфяке, сказал: — И ты увидишь, увидишь, дочка, как они нарядят в парчу, шелк и кружево своего идола! Они пронесут его мимо тебя, которую погубили за изношенную, никому не нужную тряпку!
Он прислонился к стене.
— Николь, — сказал Иоганн тихо, — по всему видно, что не для мирного труда настало время. И, если бы не твоя Луиза, мы могли бы уйти с теми, кто бежал уже из городов и сел в леса или к морю… Ветер собирает тучи, ты сам говоришь. С моря и из-за леса приплывают грозовые тучи. И не одни дворяне стали называть себя с гордостью гёзами… А мы с тобой — настоящие гёзы!..
С тоскою, точно раненный насмерть, Лиар простонал:
— Мне не на кого ее оставить… Я связан по рукам и ногам. А ты — вольная птица, лети!.. И да поможет Бог настоящим гёзам!..
Что все-таки собирались поручить ему эти «господа жизни», раздумывал Иоганн, возвращаясь утром в дом Снейса.
Там были люди. Снова раздавался оглушительный голос Бредероде, мягкий тенор ван Страалена и сухая, размеренная речь хозяина… Да, он, пожалуй, у них голова всего дела, этот богач, решил Иоганн. Недаром они все сходятся у него и слушают его «проповеди».
Когда гости разошлись, Снейс в первый раз сам поднялся к Иоганну и сразу же заговорил:
— Вчера ты будто сквозь землю провалился, а зря. Ты всем понравился: и бургомистру, и тому индийскому петуху, что, напялив сверх брабантских кружев серую хламиду, зовет себя «великим гёзом»… Ты должен гордиться, что «Виноградник» доверяет тебе.
Иоганн в недоумении поднял брови.
— «Виноградником» мы зовем тайную кальвинистскую консисторию
[28] Антверпена, — объяснил купец. — Не будь же глуп. Ты уже не юнец, а мужчина. Цени доверие в величайшем деле, начатом во спасение истины. В Армантере только что произошли некие серьезные события. Они надвигаются и на Антверпен. Следует быть наготове. «Бутон», «Роза», «Орел», «Меч», здешний «Виноградник» — это всё звенья единой цепи, связаны нитями не только между собой, но и с Женевой, Францией, Англией… Не трудись пока разбираться в этом, а выполняй возложенное на тебя аккуратно. Я за тебя лично поручился, помни…
Иоганн старался не проронить ни слова.
— Завтра с утра отправишься в Мидделбург. Тамошняя консистория… Постой, кто-то поднимается по лестнице. Сойдешь после вниз — я дам тебе все адреса, письма.
Снейс столкнулся на пороге с нянькой Барбары. Та молитвенно сложила перед ним руки, и Иоганну показалось, что Снейс сделал благословляющий ее жест.
«Черт!.. — подумал Иоганн с неудовольствием. — Судьба занесла меня в дом секретных сговоров, тайн».
