— Однако бескорыстие иконоборцев, — снова заговорил Швенди, — подтверждают все честные люди. В Турнэ собор был усеян жемчугом, драгоценными камнями, золотом. Правительственные лица подобрали все и спрятали под замок. Были случаи, когда иконоборцы сами сдавали ценности своим старшинам для оказания помощи бедным.
— Как отнеслась ко всему правительница? — спросил Монтиньи. — Мы с Бергеном ничего не знаем, что делается в Провинциях. Его величество, видимо, отдал приказ не допускать к нам никого, кто бы мог сообщить какие-нибудь вести. То, что пишем мы, также задерживается…
— Правительница сначала собралась бежать из страны, но Оранский, Эгмонт и Горн убедили ее отказаться от недостойного шага. Скрепя сердце она осталась. И двадцать пятого августа подписала с Людвигом Нассауским и другими дворянами-«союзниками» договор, по которому исповедание новой религии допускалось в местах, где оно успело уже установиться к этому времени.
Генрих вскочил:
— Что?.. Герцогиня Пармская подписала такой договор?..
— Да. Кроме нового богослужения, в договоре подтверждалась отмена инквизиции и обещалось, что не будет никаких преследований дворян за прошлое и что они будут допущены к государственной службе.
— Ведь это чудесно! — воскликнул Генрих. — Провинции могут теперь ликовать!..
Швенди покачал головой:
— Провинциям рано ликовать. Оранский не так доверчив. И он прав. Договор подписала правительница, а не король Филипп. Подписала, вынужденная страхом. Когда в руках ее будет сила, договор сумеют обойти, как обошли нидерландские привилегии. Вы, ван Гааль, лучше всех нас знаете, что уже вчера король отправил курьера в Рим. А кому неизвестно. что вновь избранный папа Пий Пятый живет и дышит инквизицией?.. Из Рима не замедлит прийти благословение жесточайшему мщению «осквернителям католических святынь»…
Вошла сеньора Мария с Инессой. Марикитта накрыла на стол. Обед прошел вяло.
После ухода послов Швенди подсел к Генриху:
— Я не рассказал главного, ван Гааль. Оранский пишет, что среди дворян нет единодушия. Многие испугались последствий мятежа и отступились от общего дела. Принц не без основания опасается, что это может привести более слабых на путь предательства в самую решительную для родины минуту… Оранский больше чем когда-либо нуждается в точных сведениях о намерениях Филиппа. Мы с вами, как два дозорных, должны быть на страже. Принц ждет наших донесений.
Генрих крепко пожал руку Швенди.
— Я счастлив, что его светлость направил меня к такому учителю жизни, как вы! — сказал он проникновенно и оглянулся.
Швенди засмеялся:
— Я уверен, что она ждет вас под кипарисом.
— Кто?.. — Генрих покраснел до корней волос.
— Ну конечно, старая Марикитта!.. Кто же еще? — смеялся Швенди.
Генрих поспешил в патио. Он застал Инессу на заветной скамье. Лицо у нее было растерянное.
— Хорошо, что пришли, Генрих. Я кое-что поняла из общего разговора. Не объясняйте мне. Я спрошу у дяди — он мне расскажет… Но мне бы хотелось сказать вам о том, что я думаю.
Она секунду помолчала и сказала:
— Человек, как и всё в природе, рождается, чтобы что-нибудь свершить — большое или маленькое, все равно… Вам, Генрих, назначено послужить вашей родине. И никто не должен удерживать вас от этого… Даже самое прекрасное в жизни — любовь…
Он слушал ее как зачарованный.
— А мне… — она вдруг виновато опустила глаза, — мне тоже всегда хотелось быть полезной родине… то есть тем, кто несчастен в Испании. Но теперь я испугалась…
— Чего? Чего, Инесса? — Он взял ее обе руки в свои и прижал их к груди. — Чего же вы испугались теперь?
— Мы можем стать… врагами… — Она смотрела на него с испугом. — Оказаться в разных лагерях.
— Врагами? Что вы говорите?.. Инесса, да ведь все, кто несчастен, угнетен, порабощен, все между собою братья. И мы с вами всегда будем среди них!..
Высокая мрачная фигура в черном колете, с орденом Золотого Руна медленно проследовала ранним утром мимо стражи и дежурных пажей в кабинет Филиппа. По дворцу пополз слух: король спешно вызвал к себе «Железного Альбу», испытанного полководца. Неужели готовится снова война? С кем?.. Кто осмелился напасть на владения испанской короны? Ведь восьмилетний мир с давнишним врагом, Францией, цветет и крепнет. Венец этого мира — королева Изабелла, «Оливковая ветвь», — подарила родственным теперь державам новые побеги: двух прелестных девочек — инфант. Кто же враждует с Испанией? Кто-нибудь из итальянских государей?.. Англия?.. Нет, их посланники мирно пребывают в Мадриде, аккуратно посещая королевские приемы.
В то же утро в дворцовой капелле Педро де Суенса произнес торжественную проповедь о грехе неповиновения «божьим помазанникам» и о неминуемой каре за это. Кто-то из придворных заметил, что лица обоих нидерландских послов стали при этом белыми.
К полдню всем было уже известно, что король отдал приказ немедленно начать набирать полки для похода на Нидерланды и что герцогу Альбе поручено фактически заменить собой не справившуюся с правлением Маргариту Пармскую.
После службы в дворцовой капелле с инфантом стало плохо. Он бился в руках у Генриха и кричал:
— Альба не поедет в Нидерланды! Я убью его прежде, чем он двинет полки! Я сам поеду! Я водворю там порядок! Я загашу все костры инквизиции! Открою двери темниц! И нидерландцы сами призовут меня в правители… Ах, мне душно в Мадриде! Что мне делать? Что мне делать, Генрих?..
Тогда Генрих шепнул ему:
— Ты пробовал говорить с королевой?
Карлос разом затих.
Усадив его, как ребенка, Генрих продолжал:
— Она была когда-то твоим добрым ходатаем. Помнишь?.. Только благодаря ее просьбе назначили день официального признания тебя наследником. Она хотела, вероятно, утешить тебя, когда у нее родился сын, чтобы ты не думал, что он займет твое место на троне Испании. Может быть, ей снова удастся помочь тебе и мы уедем. И уже в Нидерландах начнем действовать самостоятельно.
Карлос сидел с закрытыми глазами.
— Да… королева… «Изабелла мира»… «Оливковая ветвь».
Когда Карлос окончательно пришел в себя, они серьезно обсудили весь план. Решено было дождаться скорого переезда Филиппа в Аранхуэс. Этот «уголок рая», как прозвала королева летнюю резиденцию испанских монархов, находился в нескольких часах езды от Мадрида. Он нравился Елизавете больше, чем все еще строившийся Эскориал, напоминавший скорее огромную тюрьму, чем дворец. Аранхуэс издревле хранил завет, запрещавший убивать все, что жило в его пределах. Оттого сады его были полны всякой дичи и птицы не боялись людей. Говорили, что даже Филипп не подписал там ни одного смертного приговора, хотя и отрицал смягчающее влияние старой резиденции.
Но «Изабелла мира» — «Оливковая ветвь» обманула их ожидания. Карлос не решился даже высказать свою просьбу. Королева сидела среди своих придворных дам в Розовой беседке, похожей на большую золоченую корзину цветов, и вышивала.
