— Взгляните, ваше высочество, — сказала она, сияя любезной улыбкой, — какой чудесный рисунок. Его составил наш знаменитый художник Хуан де Хуанес, очень благочестивый человек… Его величество доверил ему даже роспись Эскориала. Он приступает к работе всегда не иначе, как приготовившись к ней исповедью и причастием…
— Смею спросить, ваше величество, — обратился Карлос благоговейно, — эта драгоценная вышивка, которой касались ваши руки, будет украшать какой-нибудь алтарь? Здесь или на вашей прекрасной родине — Франции?
— О нет, — с оттенком самодовольства ответила королева, — я кончаю священное знамя для армии герцога.
— Альбы?! — невольно отступил Карлос.
— Да… Я шью и молюсь Мадонне о ниспослании герцогу победы.
— Победы над кем? — вырвалось у стоявшего рядом Генриха.
Королева удивленно подняла на него глаза:
— Над богоотступниками, конечно. На днях нам всем предстоит поехать в Мадрид на торжественную процессию в монастырь к образу Аточской Божьей Матери. Его величество готовится к всенародной молитве за благополучное доведение святого дела до конца.
Генрих сдержал крик негодования. Карлос, опустив голову, молча рассматривал будущее знамя Альбы. Белый шелк, переливаясь в складках и изгибах, казался огромной змеей с вышитой золотом и серебром чешуей.
— Прошу меня простить, ваше величество, — сказал он угрюмо, — но я должен идти…
И оба они с церемонным поклоном, предписанным этикетом, вышли из «Рая королевы».
Генрих во весь опор мчался верхом в Мадрид. Карлос наотрез отказался просить о чем-нибудь мачеху.
— Двор короля Филиппа Второго, — сказал он с ненавистью, — сумел переродить даже ангела!..
И они принялись с Генрихом за подготовку к бегству. Необходимо было собрать как можно больше денег. Генрих поскакал в столицу.
«Какая была нелепость, — думал он дорогой, — тратить столько сумасшедших денег на попойки среди завсегдатаев вент и уличных цыганок! Карлос слишком поздно спохватился. Вряд ли кто-нибудь из мадридских ростовщиков даст сейчас хоть горсть мараведи
[32] взбалмошному нелюбимому сыну короля. У Карлоса и без того накопилась уйма неоплаченных долгов. Какая непростительная беспечность!»
Генрих примчался в город вечером. До утра не имело смысла начинать дела. Он направил коня к дому Швенди. Со дня отъезда королевской семьи в Аранхуэс он еще не был здесь. Соскочив с седла, он привязал лошадь к железному кольцу в стене, у входа, и схватился за молоток. Дверь открылась как будто сама собой. На пороге стояла Инесса. В полумраке передней на него смотрели ее сияющие счастьем глаза.
— Я знала, знала, что вы сегодня непременно приедете! — звонко говорила она, хватая его за руку. — Я ждала вас весь день!
— Как могли вы догадаться?
— Наш кипарис шепнул мне про это. Дядя!.. Тетя!.. Марикитта!.. Генрих приехал!..
Тихий домик наполнился звуками: задвигались стулья, загудел бас Швенди, донесся неторопливый возглас сеньоры Марии, завозилась на кухне Марикитта, оглушительно залаял щенок.
— Что это?.. У моей Инессы новость? — спросил Генрих. — Я слышу — собака…
— Да. Я завела чудесное маленькое существо, чтобы было кому рассказывать о вас. Людям я уже надоела. Посмотрите, вот мой Лассарильо.
Черный мохнатый щенок шерстяным клубком подкатился к Генриху и стал обнюхивать его шпоры.
— Лассарильо, это Генрих!.. Это наш Генрих!..
Она кружилась по комнате, а собака бегала за нею и заливалась пронзительным лаем.
Вошел Швенди. За ним показалась сеньора Мария. Они были рады приезду гостя и принимали его, как родственника.
— Сначала дела, — усаживая Генриха, объявил Швенди.
Генрих торопливо рассказал о последних событиях при дворе.
— Да, нелегко будет отговориться и не пойти на эту процессию в монастырь, о которой упоминала королева, — вздохнул начальник кавалерии. — Женщины в этом отношении счастливее нас, воинов, — они скрываются под масками и мантильями. Трудно узнать, кто из них остался дома.
— А я непременно пойду в монастырь, — отозвалась вдруг из своего угла Инесса. — Я должна видеть врагов.
Все оглянулись на девушку и не узнали ее лица со строго нахмуренными бровями и потемневшим взглядом. Генрих рассказывал:
— Оказывается, войска набирались втайне уже давно. Повсюду идут хвастливые разговоры. Молодые офицеры, мои недавние товарищи по коллегии, ходят, гордо выпятив грудь. Они уже успели нацепить на себя новое оружие…
— А на днях, — вставил Швенди, — им выдадут из арсенала мушкеты, неизвестные еще в Нидерландах. Я знаю также и о вызове четырех полков из Ломбардии, Сардинии, Сицилии и Неаполя. Они составят около девяти тысяч лучших пехотинцев.
— А двухтысячной кавалерией, — вскочил Генрих, — будет командовать сын Альбы — дон Фернандо де Толедо!..
Он прошелся по комнате.
— Спокойствие, ван Гааль, — остановил его Швенди. — побольше спокойствия, как учит Оранский.
— Разве можно быть спокойным, когда об ограблении родины говорят совершенно открыто! Альба обещал королю, по собственному его выражению, что, «как только еретикам воздастся должное, сокровища польются из Нидерландов потоком, и поток этот будет обильнее, чем все золотые россыпи Мексики и Перу»… А королева, эта кроткая «Изабелла мира», со взглядом и голосом ангела, вышивает знамя для этого чудовищного похода!..
— Будьте мужчиной, ван Гааль, — подошел к нему Швенди. — Действуйте, а не предавайтесь отчаянию.
— Да, я решил, — поднял Генрих голову. — Я приехал в Мадрид по поручению инфанта собрать деньги на его бегство в Нидерланды. Если план этот рухнет, я уеду один. Здесь мне уже нечего делать…
Он почти до боли сжал руку Инессы. Она ответила ему крепким пожатием.
Лицо Швенди было строго.
— План инфанта рухнет, — сказал он убежденно, — принц Астурийский — больной сумасброд. Вы напрасно столько времени надеялись на него.
— Я сделаю последнюю попытку. Все взвешу, все учту и приду к вам за советом. Не так легко расставаться с мечтой. Завтра, если мои хлопоты в Мадриде не увенчаются успехом, я поеду в Толедо, Барселону, Саламанку, Бургос, Сарагоссу… всюду, где будет хоть какая-нибудь надежда достать необходимую сумму.
Прощаясь с Генрихом, сеньора Мария поцеловала его в голову, как сына. Швенди долго тряс ему руку и ободряюще хлопал по плечу. Инесса молчала. Только в самую последнюю минуту она вышла за дверь и, когда Генрих отвязывал повод лошади, сказала:
— Настает суровое время. Я знаю, надо будет забыть о многом… Надо твердо верить в победу правды и терпеливо ждать праздника встречи. Но прошу вас, будьте осторожны. Испания, моя бедная родина, умеет жестоко наказывать таких, как вы. Мы с тетей ежечасно будем думать о вас и желать вам удачи. Да хранит вас знамя, которого не касались руки королевы.
