Иоганн все еще не доверял рыбаку.
— Что ты на людей словно с сетью набрасываешься?.. Запутываешь, как на допросе! Готовь лучше кулаки.
— Знаешь что, — предложил вдруг рыбак, — вези меня к своим. А там видно будет, что нам друг с другом делать.
Иоганн привязал свой челн к синей корме парусника, и легкая зеландская лодка полетела в сторону кораблей.
Де Трелон сразу узнал рыбака.
— А, Копельсток, дружище!.. — приветствовал он его. — Давненько мы с тобой не видались. С тех пор много ушло воды и многих мы потеряли. Помнишь моего брата, славного друга наших юных лет? И он не избежал общей участи.
— Умер?.. — спросил сокрушенно зеландец.
— Казнен четыре года назад кровавым псом Альбой. И мне не привелось еще по-настоящему отомстить за него, как и за казненного отца. Долг вырос выше головы.
— А в Брилле поговаривали, что ваша милость дрались в рядах Людвига Нассауского.
— При Жеммингене?.. Да.
Воспоминание о страшном поражении еще больше омрачило лицо де Трелона. Он резко перевел разговор:
— Ну, Иоганн, молодец! Неплохая рыба попалась тебе на крючок. Я знаю Копельстока с детства. Он честный, боевой малый.
Иоганн обнял зеландца:
— Уж и не знаю, кто кого поймал на удочку, командир. Судьба!..
— Судьба! — весело подтвердил Копельсток.
Де Трелон отвез обоих на адмиральский корабль. Он уверил де ла Марка, что само провидение послало им таких ловких молодцов и что они лучше кого бы то ни было доведут дело до конца.
И вот, повернув парус, они поплыли обратно с приказом передать магистрату Брилле требование сдать город.
— Смелое требование! — усмехнулся Копельсток. — Вас, я думаю, несколько сотен, не больше?
— Зато каждый из нас голоден, как семь тигров, — возразил Иоганн. — Вот и сосчитай.
Они плыли против течения. День угасал. Зеленые островки постепенно меркли. По воде потянулись алые отсветы заходящего солнца, и приближавшийся Брилле засверкал золотым шпилем собора.
— Адмирал ваш что-то уж очень с виду грозен, — сказал рыбак.
— Грозен и есть. А в битвах — зверь. Он дал обет не стричь ни бороды, ни волос, пока не отомстит за смерть Эгмонта. Тот приходился ему родней.
Город показался перед ними разом, окруженный стенами, с башнями и укрепленными воротами. Возле дубовых причалов плескалось на привязях несколько разноцветных лодок. Иоганн соскочил на мостки пристани. Что с ним?.. Не страх же? Он давно забыл это чувство. Так что?.. Почему сердце так бешено бьется в груди?..
И он понял. После стольких лет скитаний по морю, как бездомный бродяга, среди вечных схваток и преследований вражеских кораблей, он впервые ступил на родную землю…
Они поднялись по деревянным ступенькам берегового откоса, сделали несколько шагов по набережной и свернули в узкую улочку, которая привела их на площадь, где толпился народ. Люди останавливали Копельстока и задавали тревожные вопросы. Оказалось, весь город уже знал о прибытии таинственных кораблей. Копельсток проталкивался с Иоганном дальше и отмахивался:
— Узнаете, узнаете всё в свое время!..
Тон рыбака был такой уверенный и веселый, что прохожие успокаивались и расходились.
Они вошли в ратушу. Весь магистрат был уже в сборе. Здесь тревога и недоумение чувствовались сильнее. Рыбак не торопясь сообщил, что адмирал граф Люмей де ла Марк уполномочил их передать членам магистрата, что они должны отправить двух уполномоченных для переговоров с истинными патриотами, сынами родины — «морскими нищими».
— Им приказано, — говорил он, — передать также, что с уполномоченными обойдутся вежливо. Единственная цель тех, кто их послал, — освободить страну от десятинного налога и уничтожить тиранию Альбы.
Члены магистрата стояли не шелохнувшись. Лица у всех были бледные.
Чей-то взволнованный голос спросил:
— А велики ли у них силы, добрый наш Копельсток?..
Рыбак оглянулся на Иоганна.
— Да всего наберется тысяч пять, ваши милости, — не задумываясь, ответил гёз.
Копельсток даже поперхнулся.
Брюссельский булочник
Булочник Кристоф Ренонкль вернулся домой мрачнее тучи. Жена посмотрела на него испуганными глазами, не смея ни о чем расспрашивать.
— Дождались, — коротко отрезал Ренонкль: — налог будет все-таки взиматься. Казначею Шетцу отдан приказ принять надлежащие меры.
— Что же теперь будет, Кристоф?..
— Что будет? — закричал вдруг Ренонкль. — Что будет, спрашиваешь ты, несчастная женщина? Вот что будет!..
Он бросился к печке, возле которой стояла огромная кадка с опарой для завтрашних булок, и изо всей силы толкнул ее плечом. Кадка покачнулась и с грохотом опрокинулась. Тесто потекло на пол.
— Кристо-оф!.. — взвизгнула Жанна. — Что же мы будем утром печь?..
— Чертовы оладьи мы будем с тобой печь, вот что!.. Чертовы оладьи, приправленные каленым железом мастера Карла.
Жанна заплакала:
— Что ты еще такое говоришь, Кристоф? Какие оладьи? Какое железо?.. Какой мастер Карл?.. Не пугай меня… Мастером Карлом у нас в Брюсселе зовут палача. За что же нас отдадут мастеру Карлу? Мы верные католики. Я вчера еще была на исповеди у отца Августина, и он дал мне свидетельство об отпущении грехов.
Ренонкль зашагал по кухне, не обращая внимания на разлитую опару.
— Этим свидетельством ты сможешь вытереть нос нашему Георгу, когда меня в один прекрасный день поволокут на конный рынок!
Его ноги скользили в жидком тесте и разъезжались. Он проклинал всё и всех. Жанна, плача и причитая, начала подтирать пол.
— Господи боже мой!.. Пресвятая Мадонна!.. Что же это за жизнь такая? Уже нельзя стало мирно жить и трудиться…
Ренонкль остановился, подозвал к себе жену и таинственно зашептал:
— Мы все думали, что проклятый десятинный налог останется только на бумаге. Герцог был это время занят другим. Какой-то итальянец всем уши прожужжал на антверпенской бирже, что его посылают в Англию, чтобы он убил там ихнюю королеву. В Англии, видишь ли ты, царит протестантка, а будто бы законную католическую королеву
[45] она держит в темнице. Итальянец хвалился, что сам папа благословил его на это богоугодное дело, а наш милостивый король обещал великую награду… Ну, вот мы и думали: пусть они там убивают друг друга, только бы про нас забыли. А оказалось не так. Заговор против англичанки — сам собой, а десятинный налог — сам собой…
