– А что вы еще играете? – прищурился Рудин.
– Мы для своих деревенских выбрали то, что народ любит: Игоря Растеряева у нас все просят, «ДДТ», БГ, ну и Цоя, ясно дело. А так-то я всякую музыку люблю. Не только рок. Вашу вот тоже люблю.
– Тогда зайду как-нибудь, – рассмеялся Игорь.
Когда мальчик ушел, Настя присела рядом с Рудиным на скамейку и, приобняв, как брата, спросила:
– Ну что, «Тень» моя мрачная, пойдешь ли поднимать культуру на селе?
– Настя, ты сегодня красивая – только не обижайся! – как богиня-корова. У тебя глаза такие же синие, – рассмеялся Игорь.
– Дурак. – Она сделала вид, что сейчас отвесит ему затрещину, но на самом деле лишь легонько, очень приятно коснулась волос, так что Рудин поёжился от удовольствия. – Хотя нет, ты не дурак, ты что-то вроде аутиста. Трудно сходишься с людьми. Если б я не знала тебя или не знала, какие глаза у коров, то обиделась бы. Так что – пойдешь?
– Я более-менее слышу, но по-настоящему играть не смогу, – признался Игорь. – А послушать их – зайду. Всё равно делать нечего.
И, помолчав, Рудин добавил:
– Гитара у него на меня похожа: все лады стёрты, одни нелады остались…
* * *
Рудина – кто бы мог подумать! – не впечатлили репетиции деревенского ансамбля.
Клуб оказался не деревянным, как все остальные здания в деревне, а кирпичным домишкой. По выходным здесь шли дискотеки, а в остальные дни работала малюсенькая библиотечка, чтобы местные школьники могли на каникулах осилить программу летнего чтения. Со стен внутри облезала краска, с потолка падала штукатурка, пахло плесенью и пылью. Инструменты у музыкантов были аховые, но мальчишки старались выжать из них всё, что могли.
Играли они не лучше и не хуже, чем любая другая подростковая рок-группа. В первую репетицию музыканты сильно стеснялись Рудина, но всё же набрались смелости и спросили его совета. Он подсказал всё, что смог: в некоторых композициях «гулял» ритм, где-то вокалист не попал в ноты, а фон, созданный с помощью дешёвых клавишных, звучал слишком бедно. Репетировали они стандартный набор из репертуара всеми любимых, в основном петербургских, рок-групп.
По наблюдениям Игоря, из всех ребят по-настоящему музыкально одаренным был только Митя. Он руководил всеми и не просто тарабанил известные партии, но продумывал каждую песню как бы заново: немножко иначе, чем создатели, «прочитывал» ее. Когда остальные разошлись, Митя задержал Игоря на крыльце клуба.
– Что, мы безнадёжны? – прямо спросил он.
– Это я безнадёжен, – усмехнулся Игорь, закуривая. – Я потерял половину слуха и не могу играть. А у вас все впереди.
– Ни фига себе! – это восклицание на языке Мити выражало не удивление, а сочувствие. – Это лечится?
– Плохо.
– Знаешь, когда мы репетировали, я смотрел на выражение твоего лица, – откровенностью за откровенность отплатил Митя, переходя на ты. – Ты сидел в самом дальнем углу зала, но был не с нами, не здесь, и тебе было нестерпимо скучно.
– Мне – скучно, – не отрицал Рудин. – Но вы должны думать не обо мне, а о тех, кто придёт вас слушать. Вы же на Дне деревни играть собираетесь. Вот и сделайте для своих, деревенских, все, что сможете. Для этого и нужны музыканты.
– Мы вообще-то еще и для себя играем. Только сегодня… ну, короче, застеснялись ребята своё показать.
– Конечно, ты для группы сочиняешь? – спросил Игорь.
– Да, я, – с вызовом, как при первом знакомстве, ответил Митя. – Хочешь, покажу?
– Показывай, – усмехнулся Рудин.
– Частушек только не жди под гармонь, ладно? – насмешливо предупредил Митя.
И заиграл нежную и тревожную мелодию с едва уловимым намеком на японскую пентатонику.
Ловец бежит за стрекозой
Над обрывом, над рекой,
Смеялись бабочки в ветвях,
И ждали волны в камышах.
Ш-ш-ш-шах!
И голос терпким вибрато:
«Мой мальчик, вернись обратно!»
Но крылья бабочек легки,
Ловца уводят от реки,
Он видит их полет скользящий
И слышит свист в еловой чаще.
Тс-с-с-ч-щи!
Вдруг солнце в облака укрылось,
Как рыжий лис, в норе зарылось.
Но путь отмечен огоньками,
Стоит дворец, увит цветами,
Живет в нем бабочек правитель,
К ловцу выходит повелитель,
Коварный мститель.
«Моих детей ловил ты в сеть
И сам не сможешь улететь!»
И сеть легла ловцу на плечи,
А царь ведет такие речи:
«Забудешь ты страну родную,
Я дам тебе взамен другую.
И короную».
Ловец как принц взошел на трон,
Страною мудро правит он.
Им каждый подданный доволен,
Он верный друг, отважный воин,
С ним веселее хоровод,
Пьяней нектар и слаще мед,
Смелей полет.
Царь в пленнике души не чает,
Он принцу вечность обещает.
Но пленника тревожат сны:
То в елях свист, то плеск волны,
То рыжий лис, рычащий в чаще,
То путь из огоньков манящий.
Тс-с-с-ч-щи!
То шепот терпким вибрато:
«Мой мальчик, вернись обратно!»
И принц бежит за стрекозой,
Расправив крылья за спиной…
Игорь слушал Митю и понимал, что эта песня рождена местной рекой. Именно среди плеска ее волн появились все эти баюкающие плавные куплеты, рефрены, призывающие к тишине. Япония и вологодское Знаменье – вот это сочетание! Возможное только в рок-музыке, открывающей нехитрую истину: вся музыка – от одного истока, частушки и хокку – волны одной реки, разница между ними не суть, а лишь внешняя оболочка. И тут он услышал вторую мелодию, которая ложилась поверх Митькиной. Она зазвучала где-то внутри и настойчиво просилась быть сыгранной. Волшебная мелодия!
– Бежим! – приказал Игорь.
– Что?! – Мальчишка ожидал какой угодно реакции на свою песню, но только не такой.
– Бегом, Митя! Вместе бегом ко мне! Что непонятного?! Иначе я забуду! Две гитары нужны! Причем мне – моя собственная!
И они прямо от крыльца клуба опрометью бросились через всю деревню, а потом через поле к коттеджу Аркадьича. Оба задыхались от только что выкуренных сигарет и невероятной спешки. Гитара на ремне через плечо глухо колотила Митьку по спине, но он еще и напевать умудрялся на бегу: «Ловец бежит за стрекозой, над обрывом, над рекой…»
Репетировали у Игоря в комнате. Мелодия Рудина, завораживающая переливом быстрых легато, идеально, как ручеек в реку, влилась-вплелась в балладу о пленнике бабочек. Но долго играть Игорь не смог – закладывало левое ухо.
