Дядя Гриша заканчивал сезон сбора металлолома позднее всех мужиков, когда в тех же самых полях уже не пройти было без лыж. До пенсии он трудился дояром, плотником, пастухом, скотником и трактористом, мотался из одного конца огромного колхоза в другой и до сих пор отлично помнил, куда выкидывали старые траки от гусеничников, где были помойки и свалки у заброшенных ныне животноводческих комплексов. В этих случаях совесть дядю Гришу совсем не мучила, потому что он сам своими руками поднимал когда-то эти опустевшие и обветшавшие ныне многочисленные коровники, мастерские, кузницы, мельницы, зерносушилки, склады. Либо строил их, либо работал здесь. Так что теперь дядя Гриша, как и другие колхозники, чувствовал себя полноправным хозяином руин и развалин. А дети, племянники и внуки – наследники. Пусть молодые не стесняются, приезжают и забирают что хотят. Для них и строилось все это. Пусть страна другая, но ведь и в ней жизнь продолжается. Можно что-то найти, сдать в металлолом и купить хлеб, чай, лекарства, бензин для дрынки…
Одежда дяди Гриши стала коричневой от ржавчины, железная пыль въелась в лицо и загрубевшие руки. От пилы-болгарки, от острых крючьев и металлических углов брюки и фуфайки быстро рвались и приходили в негодность, поэтому он менял одежду нечасто, так и ходил в рванине. По ночам, как и у всех крестьян, у него ныли ноги от варикозного расширения вен. Днем всецело отдаться работе, забыться в ней, как бывало в молодости, мешал сахарный диабет. Три раза в день – уколы инсулина, да не забыть вовремя поесть, да прихватить с собой сахар, белый хлеб или карамельку, чтобы не загиповать
[18] и не впасть в кому…
Причем сахар дядя Гриша, как назло, все время забывал. Раз собирал металл на брошенной животноводческой ферме у деревни Сестрилка, почувствовал – голову кружит, сразу понял – сахар в крови падает! Побежал к деревне, постучался в первую же избу и у вышедшей навстречу старушки попросил хлеба. Дома потом рассказывал: «Она вынесла мне полбатона, и такая испуганная! Совсем, видать, от людей отвыкла. Места-то глухие… Я жую, а сам спрашиваю: «Много ли жителей-то у вас в Сестрилке осталось?» Она отвечает: «Трое нас, трое!» Да как побежит от меня в избу! Только засовы застучали». Сыновья с женой смеялись до колик, как только представили оборванного и грязного дядю Гришу и худенькую старушку, которая осмелилась подать хлеба бродяге. «Батя, ты б ее еще спросил: а богато ли живете?» – зубоскалил веселый, как южные тетки, младший сын Игнаха.
Тогда в Сестрилке улов тоже хороший был, но не чета ваннам для зерна! Вот это удача так удача! Дядя Гриша ликовал, но под вечер случилась беда: уже под конец работы от железного листа под болгаркой отлетела окалина, металлическая раскаленная опилка, и попала – будь неладна! – прямо под левое веко. Стружку дядя Гриша тут же неловко выцарапал почерневшими от ржавчины нечуткими пальцами. Боль осталась. И вот теперь он лежал в своей спальне и косился правым глазом то на икону Спасителя, то на маленькое окно, которое хотел заменить на пластик. Сквозь шум болгарки в голове вспоминалось, как строил избу. Денег у них с Танюхой на стройку не было, оба – безотцовщина, нищета голимая, где уж тут рабочих нанять? Одни штаны на двоих носили – спортивки синенькие. Зимой в морозы идет утром Гриша на ферму слесарить, спортивки у него под брюками. А ночью на «родилке» Танюха дежурит: ее очередь в синих штанах поверх чулок щеголять…
Так и строился. «Спасибо, дед Коля – царство небесное – советы давал, что и как. А то ведь совсем пацан был, гвоздь толком забить не умел», – думалось дяде Грише. Он утешал себя – ничего, построил дом-то и четверых сыновей в нем вырастил. Даст Бог, и правнуки тут же поднимутся. А глаз заживет. Обязательно заживет.
Сегодня с утра старшая сноха позвонила в районную поликлинику. Сотовый телефон долго не мог поймать сеть, но все-таки минут через пятнадцать дозвонились – ответили в регистратуре, что прием окулиста начнется с половины девятого. Наняли машину за 300 рублей: а как иначе? До остановки пешком пять километриков, автобусы два раза в день – утром и вечером, да и то не всегда остановятся. Приехали в райцентр, подошли к окошечку на запись. «Талончики кончились на сегодня», – заявила медсестра. Делать нечего, спросили талончик на завтра или хоть на платный прием. «Платного приема у нас нет, а с завтрашнего дня врач в отпуске», – равнодушно ответила девица. Ни уговоры, ни ругань не помогли. Пришлось возвращаться домой не солоно хлебавши. Купили в аптеке какие-то капли, но от них опухоль на глазу только выросла еще больше, а зажгло так, что дядя Гриша не сдержал стонов.
После обеда, как вернулись из райцентра, младшая сноха позвонила в областную офтальмологическую больницу: сказали, что экстренный прием по обычному полису есть с 4 вечера. Дядя Гриша отдыхал перед следующей поездкой и заранее переживал да подсчитывал расходы – 600 рублей за наем машины, да наверняка пусть и с полисом, но бесплатно из деревни не примут, еще рублей 500 на врача, вот тебе и минус тысяча с металла-то… А главное – снова ругаться, умолять, объяснять…
Кое-как дядя Гриша поднялся с постели и по стеночке выполз на кухню. Танюха с сыновьями сидели за столом, беседовали, пили чай. Младшая сноха укладывала чистое белье, только что принесенное с веревки на улице. Вкусно пахло крепкой заваркой и свежестью. Уезжать из этого домашнего рая в чужую, неизвестную Вологду теперь еще больше не хотелось.
– Танюха, не поеду я в город-то… Может, так пройдет? – Дядя Гриша тяжело опустился на диван, но сидеть не смог, тут же снова прилег.
– Нельзя, Гриша, не ехать, что ты! – всплеснула руками жена. – Не шутки! Посмотри, глаз-то как распух! Все металл твой! Пилил бы в очках-то, как другие мужики!
– Да пойми ты, Танька, что не вижу я ни фига в этих очках! Зрение-то из-за диабета совсем упало!
– Вот что, батя, могу я тебе помочь, но только знай, что лечить буду коровьим лекарством, – вдруг заявил Игнаха, пресекая споры родителей. Он не выносил разногласий между отцом и матерью, как и все дети, выросшие в семьях, где родители почти не ссорятся. – Щас до фермы добегу и вернусь.
– Лечи, сына, чем хочешь, но в город не поеду! – только и отозвался дядя Гриша.
Не допивая чая, Игнаха сорвался с места. Вернулся скоренько, и получаса не прошло. С собой он принес пластиковый шприц.
– Это, батя, мазь такая, названье не выговорить мне, антибиотик, от мастита коров лечат… Хорошо от глаз помогает, много уже кто пробовал. Девки-доярки говорят, от порезов сильных спасает даже. Бабы привет тебе передавали, кстати… Щас под веко тебе спущу немного, только ты не дергайся, ради Христа! – Игнаха присел к отцу на диван, аккуратно, но быстро оттянул бате левое веко и из шприца капнул чем-то густым и белым. Запахло лекарством. Татьяна перевязала больной глаз мужа чистой косынкой.
– Уснешь ты сейчас, батя, а как проснешься, много легче станет, – дал прогноз Игнаха и как в воду глядел. Боль как-то рассосалась, истончилась, ослабла. Дядя Гриша заснул прямо тут же на диване на кухне. Его только укрыли простынкой от мух да выгнали детей погулять на улицу, чтоб не шумели…
