— Представляешь себе, все это время Уильям Моррис на нем лежал, поэтому мы сначала не могли его найти, — сказала она со смехом, чтобы разрядить ситуацию.
Рене насупился и кинул на американца подозрительный взгляд:
— При чем тут это? Какой бумажник? Я думал, речь идет о книге. Ты же сама мне вчера рассказывала, что этот ненормальный беспрестанно осыпал тебя оскорблениями и угрожал тебе. Он устроил разгром в твоей лавке, а вечером орал на всю улицу. Ты сказала, что уже хотела вызвать полицию.
Шерман многозначительно вздернул брови. Розали не знала, куда девать глаза под пристальными взглядами обоих мужчин. Наверное, она со злости немного все преувеличила, когда рассказывала Рене о случившемся.
— Ну… Конечно, «угрожал» — это слишком сильно сказано, — проговорила она наконец. — Хотя, по моему вчерашнему впечатлению, я не догадалась, что вы приходили с мирными намерениями, мсье Шерман.
— Наверное, я действительно перегнул палку, — согласился Шерман. — Вчера все как-то так сложилось одно к одному — весь день сплошные неприятности. Но что касается авторства этой детской книжки, то тут я на сто процентов прав, и когда вы узнаете всю историю, то сами поймете, почему я так уверенно говорю.
Розали откашлялась:
— С интересом выслушаю ваши объяснения. — Вспомнив о своем телефонном разговоре с Максом, она добавила: — Мне тоже есть что сказать по этому поводу. Нам нужно еще раз спокойно обсудить этот вопрос. Но, наверное, лучше не здесь, в лавке, где в любую минуту может войти какой-нибудь покупатель.
В конце концов договорились встретиться вечером в кафе «Марли».
— Теперь, когда нашелся мой бумажник, — добавил Шерман, которого радость от неожиданной находки привела в щедрое расположение духа, — мы могли бы продолжить наш разговор, ужиная в цивилизованной обстановке. Вашего друга я, разумеется, тоже приглашаю, чтобы он убедился, что вас никто и пальцем не тронет.
В половине девятого они встретились под аркадами кафе «Марли» и сделали заказ, правда без Рене, который в этот вечер договорился о встрече с одним приятелем.
— Если хочешь знать мое мнение, — сказал Рене после того, как Роберт вышел из лавки, — он производит впечатление нормального человека.
То же самое подумала и Розали, незаметно понаблюдав за американцем, который загляделся на Лувр и освещенную стеклянную пирамиду.
— Этого вообще еще не было, когда я в прошлый раз приезжал в Париж, — сказал Роберт. — Впрочем, времени с тех пор прошло уже немало. Мне было тогда двенадцать лет, и все, что мне запомнилось от посещения Лувра, это Мона Лиза с ее странной улыбкой. Вы знаете, что ее глаза все время смотрят на тебя, где бы ты ни стоял? Тогда это произвело на меня сильное впечатление.
Он отрезал кусочек от своего клубного сэндвича, и Розали попыталась представить себе Роберта Шермана мальчиком.
— Откуда вы так хорошо знаете французский? — спросила она. — Я всегда думала, что американцы принципиально не учат иностранные языки, считая, что везде прекрасно обойдутся английским.
— Как ни странно, я то же самое думал о французах, — сказал он в ответ, и в его голосе слышалась неприкрытая насмешка. — Говорят, французы ни за что не желают пользоваться каким-то другим языком, кроме родного французского. Причем делают это чисто из упрямства, а не потому, что их язык является международным, — усмехнулся Роберт.
— Мы ведь, кажется, пришли сюда не для того, чтобы ссориться, не правда ли, мсье Шерман? — Розали взяла вилкой кусочек курятины в красном винном соусе. — Ну, так в чем же там была причина? Или это секрет?
Он засмеялся:
— Нет-нет! В моей жизни нет никаких секретов. Боюсь, что за этим кроется скучное объяснение. Моя мама хотела, чтобы я непременно выучил французский язык, так как ее семья была родом из Франции. И она с детства говорила со мной по-французски. Признаюсь, что сам бы я вряд ли занялся французским. Тогда этот язык казался мне каким-то… недостаточно, что ли, мужественным… неподходящим для настоящего американца.
— Надо же! — вскинула голову Розали. — Вот оно, оказывается, с каких пор вы питаете эти предрассудки! Но я могу вас заверить, что ни французский язык, ни французские мужчины не страдают недостатком мужественности.
— Очень рад, мадемуазель Лоран, что это так! Полагаю, вы говорите на основании опыта. — Его глаза лукаво блеснули.
— Только без дерзостей, мсье Шерман! Моя личная жизнь вас совершенно не касается. А впрочем, и я за вас рада.
— Почему? Потому что французские мужчины мужественны?
— Нет. Потому что ваша матушка настояла на своем. По-видимому, она умная женщина.
— Ну да. — Он взял бокал с вином и задумчиво на него смотрел, потом сказал: — Умная… Да, конечно. Мама была умная. — Он опустил глаза. — К сожалению, ее больше нет. Вот уже несколько месяцев, как она умерла.
— О! — испугалась Розали. — Мне очень жаль.
— Ничего. — Он покивал, затем отставил бокал. По нему было видно, что эта рана еще не зажила. — Ну, во всяком случае, сейчас я и сам рад, что она настояла на своем, и не только потому, что это так облегчает мне жизнь в вашем прекрасном городе.
Когда он упомянул о том, что ему предложена должность приглашенного профессора, Розали с трудом скрыла свое удивление.
— Специалист по Шекспиру? А мне показалось, что вам очень подходит профессия адвоката, — заявила она.
— Почему? Потому что я собираюсь отстаивать свои права?
— Нет, потому что вы считаете, что всегда и во всем правы, — бросила она ему в лицо и с наслаждением занялась своей курицей.
— А вы такая же спорщица, как шекспировская Кейт.
Она дожевала то, что было у нее во рту. Что это за Кейт, она не знала.
— Ну и что? Это хорошо или плохо? — спросила она.
— А про «The taming of the shrew» вы никогда не слыхали? «Укрощение строптивой», — с улыбкой пояснил он по-французски.
— Конечно слыхала, — заявила она. — Но не знаю подробностей.
— Я как-нибудь дам вам почитать эту пьесу, сами тогда и решите, — сказал он. — Ставлю на то, что Кейт придется вам по душе. — Он улыбнулся так, как будто сказанное было шуткой, затем посмотрел ей в лицо и уже серьезно сказал: — Итак, мадемуазель Лоран, мы хотели выяснить кое-какие вопросы. Кто начнет?
Розали отложила вилку и нож и вытерла салфеткой рот.
— Bon
[38]. Тогда начинаю с главного, — сказала она. — Ваши странные обвинения не давали мне покоя, и сегодня утром я позвонила Максу Марше…
— И что? — Шерман даже наклонился вперед, как будто ему не терпелось услышать, что она скажет.
«Его рубашка такого же цвета, как его глаза», — мельком отметила Розали. Она отмахнулась от этой мысли и покачала головой:
