— Да, сохранилась. По-моему, я видела ее в коробке, — вставила Розали.
— В тот день я подарил ей историю про синего тигра, — продолжал Макс. — Оригинал я отдал в переплет, а себе оставил второй экземпляр. Первоначально на титульном листе было написано: «Посвящается Руфи, которую я никогда не забуду». Но потом я подумал, что такое посвящение чересчур прозрачно. Тогда я заменил первую страницу, оставив только «Посвящается Р.». — Смущенно взглянув на Розали, Макс погладил бороду. — И это стало источником некоторых недоразумений.
Увидев улыбку на лице Розали, он с облегчением подумал, что она простила ему этот маленький обман, причиной которого было его тщеславие. Он, конечно же, не хотел признаваться, что просто взял сказку из старых запасов, потому что не придумал ничего нового. А вдобавок ему польстило, как она обрадовалась, ошибочно решив, что сказка посвящена ей.
— Но если бы это была новая история, я бы, разумеется, посвятил ее вам, моя дорогая Розали. Потому что должен кое в чем вам признаться.
— Признаться? — переспросила она.
— То, как вы смеетесь, мне сразу же напомнило Руфь.
— Да ну? — засмеялась Розали.
Роберт беспокойно заерзал на сиденье, и было нетрудно понять, что его мучит еще какой-то вопрос.
— Так, значит, в вашей истории, которую столько раз рассказывала мне мама, речь идет о ней и о вас?
Макс кивнул:
— Это, конечно, поймет только тот, кто знает. Руфь — это Элоиза, девочка с золотыми волосами, которая верит в своего синего тигра — облачного тигра.
— Он улыбнулся. — А тигр — это я. Иногда она называла меня le petit tigre, а мне это очень нравилось.
— А страна, такая далекая, что в нее нельзя долететь самолетом, а только перенестись мечтой… — начал Роберт.
— …Это наша страна, — закончил за него фразу Макс. — Я надеялся, что так Руфь меня не забудет, и, как вижу теперь, она не забыла.
Он кивнул, и его глаза заблестели непривычным блеском. О том, что ночной полет над Парижем тоже заключал в себе особенный смысл, он не стал говорить.
Однажды ночью они летали. Это была магическая, блаженная, сказочная ночь, которой должно было хватить на всю жизнь, и после пережитого восторга они на рассвете расстались друг с другом с горьким чувством неминуемой разлуки.
Она сдержала свое обещание. Робкая улыбка промелькнула на лице Макса:
— Надеюсь, Роберт, вы не рассердились на меня, когда я обрадовался, узнав, что Руфь меня не забыла. И конечно, я также рад, что мне довелось узнать ее сына. Ваша матушка очень много значила для меня.
— А можно мне посмотреть фотографию — фотографию моей матери?
— Разумеется. Если Розали будет так добра и достанет коробку с платяного шкафа. Я сам, к сожалению, еще не способен лазить по верхам.
Пока Розали ходила наверх в спальню, взгляд Макса сочувственно следил за Робертом, который то и дело сжимал и расжимал пальцы. Не так-то просто пережить обрушившуюся из прошлого неожиданность! Тем более из прошлого, которое от тебя не зависело.
— Почему она мне никогда ничего об этом не рассказывала? — заговорил он наконец. — Ведь я был уже не мальчик, и все это такая давняя история. Я бы мог это понять…
— Не надо в этом слишком копаться, мой мальчик. Ваша матушка поступила совершенно правильно, я в этом уверен. Она была удивительная женщина — еще в те годы, — и она вас, как видно, очень сильно любила. Иначе вы не стали бы тем, что есть.
Роберт благодарно кивнул.
— Да, наверно, вы правы, — сказал он, и его лицо посветлело.
Вскоре вернулась Розали.
— Это та самая? — спросила она, кладя на стол поблекшую цветную фотографию. Мужчины оба склонились, чтобы на нее посмотреть.
— Да, — сказал Макс. — Это фотография из парка Багатель.
Роберт придвинул к себе снимок и кивнул.
— Да, — сказал и он. — Это мама. Ее невозможно не узнать. — Его взгляд задержался на молодой женщине, которая стояла под деревом и, смеясь, смотрела в объектив. — Боже мой, этот смех! — воскликнул он и провел рукой по лицу. — Этот смех она сохранила на всю жизнь.
Уже после заката Макс Марше распрощался со своими гостями. Роберт выразил желание увидеть то место, где был сделан снимок его матери, и они договорились съездить завтра все вместе в Булонский лес.
— Отыскать дерево не трудно, — сказал Макс. — Только бы мне вообще туда добраться на этих дурацких штуках, — добавил он, показывая на свои костыли.
— Ну, с этим-то вы справитесь! В случае чего мы вас докатим, там наверняка выдают напрокат инвалидные кресла, — успокоила его Розали, а в ее смехе было что-то такое, что рассеивало все сомнения.
Затем гости сели в маленький автомобильчик Розали и уехали. Макс еще постоял в дверях, провожая их глазами. Жизнь продолжалась. Она всегда продолжается. Огонь, который передают друг другу по эстафете, пока он не домчится до места назначения.
Он приковылял обратно на террасу и снова уселся в плетеное кресло. Над садом разливалась ночная прохлада. Макс задумчиво посмотрел на выцветшую фотографию, все еще лежавшую на столе.
Откинувшись в кресле, он на миг закрыл глаза. Перед ним предстали двое, он и она, полные молодого задора, в солнечный день в Булонском лесу. Улегшись на клетчатом одеяле под старым каштаном, они шутили и веселились. Шершавое одеяло было немного кусачее. Руфь была в красном платье в белую крапинку, которое так ему нравилось, и губы у нее были почти такими же яркими, как платье. Солнце, пробиваясь сквозь листву, рисовало на одеяле и ее голых ногах пляшущие блики. Босоножки она скинула. Чирикала птичка. Небо было синее синего. По нему неспешно проплывало облако.
Стоял чудный летний денек, и казалось невообразимым, что он когда-нибудь кончится со всем его великолепием. Всюду ощущалась какая-то необычайная легкость, такая явственная, что хоть трогай ее руками. И Макс вдруг почувствовал такую же легкость в своем сердце. Стоит захотеть — и полетишь!
Он открыл глаза и ощутил, как его охватила давно забытая любовь к жизни. Да, он любит эту жизнь, такую богатую, а порой почти нищенски бедную. Но она — это все, что у тебя есть.
Он взял со стола фотографию, перевернул ее и на обороте увидел сделанную карандашом пометку: 22 июля 1974.
Долго еще он сидел, уставив взгляд в сумерки. И одна мысль, мелькнувшая у него днем, мелькнувшая так легко, как невесомое касание руки молодой женщины, вдруг неодолимо завладела его сознанием.
28
— Неужели нельзя было обойтись без того, чтобы пинать меня ногой в голень? — спросил Роберт, когда они выехали на маленькую улочку, ведущую от дома.
— Или, по-твоему, это та чуткость, о которой ты столько говоришь?
