Часть ее хотела подождать. Позволить тьме выплюнуть все, что она скрывала. Но контрольно-пропускной пункт был все еще впереди, и каждая минута задержки была потерей для официального времени, написанного мелом напротив имени Адель Вольф на табло.
Адрес был недалеко отсюда. Яэль могла сходить туда и обратно в течение пяти минут. О подъезде прямо к двери Сопротивления не было и речи. Её мотоцикл и ездовая экипировка были сами по себе достаточно заметными, а в городе явно наступил комендантский час. Будут патрули. Яэль расстегнула шлем, избавила шею от ловушки Железного креста. Следующей была повязка со свастикой, втиснутая как яркие кишки в кожаный кофр. Затем, последний раз взглянув на пустой переулок, Яэль изменилась сама.
Она возникла как воспоминание, появилась как вздох. Всегда болезненный – переключить, нажать, сдвинуть. Итальянское лицо: оливковая кожа, темные волосы, темные глаза. (Неарийское по строгим стандартам, хотя расовая система Гитлера строилась в равной степени как на политике, так и на слабости лженауки. Как и японцы, итальянцы были «почетными арийцами»
[10] из-за своих пронационал-социалистических военных усилий). Этого внешнего вида будет достаточно, чтобы избежать немедленной идентификации, если она наткнется на патруль. Но мощеные улицы оставались пустыми, когда она шла по ним.
Дверь, к которой привели ее зашифрованные числа Райнигера, была небольшой, выкрашенной в красный цвет крови разорванного быка. Тьма поползла внутрь оконных стекол. Яэль постучал четыре раза – два сдвоенных отрывистых удара – как и предписывал протокол.
Тени оставались, облизываясь за шторами. Но она услышала быстрые шаги, замок плавно открылся. Итальянские слова шепнули сквозь щелку: «Что вы хотите?»
– Волки войны собираются, – сказала она первую половину пароля.
– Они поют песню гнилых костей, – ответил голос за дверью. Изъеденное непогодами дерево подалось, показав юношу ненамного моложе Яэль. Тощий, одни локти, лицо, испещренное прыщами. Волосы от подушки были всклокоченными, а глаза тяжелыми ото сна.
– Волчица, – прошептал он ее кличку. – Входи.
– Я не могу остаться, – сказала Яэль партизану, перешагнув через неглубокий дверной проем. В комнате пахло воском и базиликом. – Я все еще в соревновании. Не хочу рисковать и привести хвост от контрольно-пропускного пункта. Мне нужно, чтобы ваша группа отправила запрос в Германию. Я хочу всю информацию, которую Хенрика сможет собрать, на Феликса Вольфа и любую дополнительную информацию, которая у нее есть, об отношениях Луки Лёве с Адель Вольф.
Юноша кивнул: «Мы отправим запрос сразу».
– Скажите ей, что я буду получать досье на стоянке в Каире. – Следующий официальный контрольно-пропускной пункт был в нескольких днях пути (по самым скромным подсчетам). Мысль о том, что может случиться во время этих песчаных километров, беспокоила Яэль, но в этом вопросе выбор был невелик. Она просто изо всех сил постарается избегать Луку и Феликса.
– Есть ли что-нибудь еще, что вам нужно?
Яэль покачала головой.
– Я должна идти. Завершить этап гонки. – Она уже шла, когда говорила это. За дверь, в темноту.
– Я буду наблюдать за вами на «Рейхссендере». Наша надежда идет с тобой, Волчица.
Яэль пыталась проглотить слова партизана, отмахнуться от них «до свиданием». Но они цеплялись, вонзая свои острые когти ей в плечи. Надежда. Странное слово. В ее прошлом это было светлое, легкое понятие. Сокрушенное так же легко, как палец под сапогом охранника. Но сейчас… сейчас надежда весила столько, будто сам Колизей рухнул на нее. Скрепленный цементом и страданиями. Кирпич и время, вливающиеся в грудную полость Яэль. Туда, где должно было быть ее сердце.
Улицы все еще оставались пустынными, когда Яэль возвращалась через площади с мерцающими фонтанами и скульптурами. Медная статуя фюрера, по-прежнему поблескивающая новизной, – Яэль подозревала, что когда-то это была статуя Муссолини, замененная вскоре после его убийства по приказу страдающего манией величия Гитлера – смотрела, как она шла, пустыми глазами. Потеки птичьего помета испещрили его щеки.
– Хороший прицел. – Яэль кивнула ближайшим голубям, плотно, плечом к плечу набившимся на оконный карниз базилики. – Так держать!
Она как раз собиралась повернуть обратно в переулок, когда услышала голоса. Яэль остановилась и прижалась к стенам церковного бастиона, слушая как три разных голоса торопливо говорили на немецком.
Патруль. Переулок был не таким скрытым, как она думала.
Пальцы Яэль вонзились в штукатурку. Она медленно продвинулась к углу, рискнула взглянуть. Солдаты сгрудились вокруг ее байка, как она и боялась. Ощупывали его кожу и хром, как стервятники мертвеца. Винтовки были перекинуты через плечо; глаза были хорошо скрыты касками.
Железный крест! Нарукавник со свастикой! Кофры были плотно закрыты, какими она их оставила – пряжки и ремни из кожи защелкнуты – но солдаты продолжали их ощупывать. Они разорвут сумку и найдут ее экипировку национал-социалистки – это был только вопрос времени. Сложат кусочки вместе. Все испортят.
Времени у Яэль не было. Написанные мелом минуты истекали: тик, тик, тик. Секунды, которые она не могла позволить себе потерять.
Она не могла позволить им увидеть себя в образе Адель. У Победоносной Вольф не было бы правдоподобного алиби для брошенного байка в переулке, столь близкого к контрольной точке. Любая история, рассказанная ею голосом Адель, была бы разобрана на части: мясо, сухожилия, кости. Они будут клевать, подбирать, клевать, пока не найдут просветы в «паутинке-обманке». Порвут на клочки в открытую.
У ее «Цюндаппа» не было отличительных признаков. Эти люди не смогут связать это происшествие с Адель Вольф. Нет, если это будет темноволосая итальянка, выбившая ногой из их запястья оружие.
Она все еще может выбраться из этой ситуации без потерь.
Пустые медные глазницы господина Гитлера наблюдали, как Яэль нырнула в переулок. «Хайль Гитлер!»
Они подпрыгнули при звуках ее голоса, как будто ее приветствие было настоящим выстрелом. Яэль потребовалась секунда, чтобы полностью осмотреть переулок. Трое мужчин. (Двое рядовых. Один сержант. Все приземистые и крепко сбитые.) Три винтовки. (Каркано
[11].7.35 мм. Большая ударная мощь, опасная точность). Постиранное белье, развевавшееся над головой. Один тяжелый, тяжелый «Цюндапп».
Стоявший ближе всех солдат первым восстановил самообладание, единственным ответил на ее приветствие.
– Вы находитесь на улице после наступления комендантского часа, – сказал он на плохом итальянском.
