Лука продолжал улыбаться, но его челюсть опасно сжалась. В пустынном воздухе между юношами плавали тестостерон и запах горячего двигателя мотоцикла. Резина и дизель и борьба.
На этот раз Яэль пообещала себе, что не будет их останавливать. Оба юноши были слишком большой угрозой для ее миссии. Ей будет лучше без них.
Но у Луки Лёве не было в запасе штрафных часов, и судья, следящий за временем, наблюдал за ними. Победоносный засунул свои кулаки глубоко в карманы своей коричневой куртки и пожал плечами:
– У меня и в мыслях не было порушить ваше маленькое семейное воссоединение. Хорошо поболтали, фройляйн. Давайте как-нибудь сделаем это еще раз.
Лука зашагал обратно к двери, к ярким электрическим лампам казармы и тучам насекомых, сверкающим вокруг них:
– Доброй ночи, Вольфы, – пожелал он, прежде чем исчезнуть полностью.
Борьба осталась на Яэль.
Мысленно она вернулась к последней ночи в Германии. Как близнецы стояли всего в нескольких шагах друг от друга, столкнувшись как бараны рогами. Руки Адель были скрещены. Яэль пересекла свои. Пыталась сымитировать тот бесчувственный, ледяной взгляд, когда смотрела на Феликса.
Гнев все еще присутствовал (скрывался в его сжатых кулаках, прорывался розовым через раненную половину лица), но это была не та же ярость, от которой пульсировала жилка на виске, которая угрожала разрушить Луку. Гнев был изменен и проверен. Безопасность включена.
Режим «сестра».
– Куда ты ушла? – спросил он.
Яэль сильнее скрестила руки. Будто дополнительное давление может успокоить ее разрывающееся сейчас сердце. Что она должна сказать ему? Сколь многое из лица Адель он видел на рынке? Достаточно, чтобы заставить его слезть с байка, преследовать ее… Он видел, как она купила шарф?
Хруст, хруст раздался от костяшек пальцев Феликса. Появившийся, пока он ждал ее ответа.
Труднее всего было распознать обман по умолчанию. Яэль решила рискнуть:
– Я прогулялась по рынку, чтобы немного подышать воздухом. Затем встретила Луку…
– Нет, – Феликс прервал ее. – Нет. Это не то, что я имел в виду. Где моя сестра?
Заперта в подвале пивной в Германии. Вероятно, толстеет от тарелок шоколадного хвороста Хенрики и чашек какао. Планирует бесполезный побег. Сердце Яэль стучало – полное, полное, полное – этим знанием.
– О чем ты говоришь? – огрызнулась она, как по ее мнению, сделала бы это Адель: крик за криком. – Я прямо здесь, дурак!
– Заигрываешь с Лукой. Пользуешься духами. А что ты делала в пустыне… Это не ты, Ада.
Флирт? Духи? Феликс говорил даже не о рынке или своей настоящей сестре. Он говорил о ее Адель-ности. Увеличивающиеся разрывы, в которые Яэль пыталась не провалиться, сжимавшиеся в разваливающуюся цепочку вымышленных имен.
– Я не заигрываю с Победоносным Лёве. – Она нахмурилась от этой мысли.
– Отлично. Тогда общайся с ним. – Здоровый взгляд Феликса сузился. – Ты должна была плясать от радости, когда я сломал мерзавцу нос в Праге. Но ты меня остановила. Почему?
Потому что я подумала, что так поступила бы Адель. Очевидно, нет.
Вместо этого Яэль пробормотала:
– Я… я не хотела, чтобы тебе причинили боль.
– Ясно, что это не главный твой приоритет. – Феликс фыркнул. Движения исказило его нежное лицо, заставило вздрогнуть от боли. – Я не дурак, Ада. Чего-то не хватает. Чего-то, о чем ты не рассказываешь мне.
Феликс обернулся через плечо на судью, следящего за временем, который ушел обратно спать в кресло. Его голос стих до шепота:
– Что происходит?
Нет, Феликс Вольф не был дураком. Совсем нет. Он был близок. Слишком близок к истине. Слишком близок к ее истине. Чего-то не хватает.
Яэль должна была держаться от него подальше.
Поэтому она посмотрела прямо на Феликса и этот ужасный, ужасный синяк. Она не дрогнула:
– Происходит то, что я пытаюсь выиграть эту гонку. И я не могу этого сделать, пока ты цепляешься к моей выхлопной трубе.
– Цепляюсь к твоей… Я пытаюсь защитить тебя! – Щелкнула костяшка третьего пальца. И четвертого. И пятого.
– Мне не нужна твоя помощь, – сказала ему Яэль. – Поезжай домой, Феликс. Вернись к маме и папе прежде, чем кончишь, как Мартин.
Использовать имя мертвого брата как оружие было низко, но это сработало. Их разговор был окончен.
У Феликса больше не осталось костяшек, чтобы щелкать. Он повернулся и вместо этого ударил кулаком по карточному столу. Древесина раскололась. Полетела миска с инжиром и финиками, их сморщенная сладость рассеялась в пыли сапогов Яэль, когда она уходила.
Глава 17
Сейчас. 18 марта 1956. Контрольно-пропускной пункт Каир
Этим вечером под подушкой Яэль был еще один подарок из бумаги. Крошечный журавль, сложенный из арабской газеты. Яэль присела на минутку на свою койку, любуясь птицей ручной работы, уместившейся в ладошку. Она была одного размера с самой маленькой куклой. Кто бы ее ни сделал, это потребовало у него времени, заботы.
Яэль опустила журавля в карман куртки рядом со звездой (теперь немного помятой из-за аварии в пустыне). От этого движения край рукава оказался рядом с ее носом. Яэль замерла. Ужас в ее животе растянутся и вырос.
Пользуешься духами. Это обвинение не имело никакого смысла, когда брат Адель сказал его. Но теперь… теперь Яэль поняла.
Ее куртка пахла цветами и дымом. Она пахла кальяном.
И Феликс заметил.
Страх сжал грудь Яэль. Распадаясь и рассыпаясь, пока не заполнил даже пустые пространства. Ее легкие замерзли.
Нет воздуха.
Воспоминания об аварии вернулись. Нет воздуха. Гравий в ее коже. Феликс, очищающий ее раны, выдающий секреты, знать о которых не имел никакого права. Брат Адель был здесь, чтобы защитить свою сестру. Не вернуть ее. Он не пойдет к должностным лицам гонки, пока не узнает правду. Кем она была. Кем она не была.
Досье было доказательством этой тайны. Нужно было его запомнить и уничтожить прежде, чем брат Адель сможет снова ей противостоять. Поэтому Яэль отправилась в уборную.
Двери были закрыты, когда она подошла, сдавленные звуки просачивались через древесину. Неравномерное дыхание, тяжелое, задыхающееся шмыганье. В сердце Яэль вспыхнула острая боль от этих шумов, ибо она хорошо их знала.
За дверью кто-то плакал. Кто-то, кто очень старался не делать этого.
Яэль хотела незаметно ретироваться. Но эта уборная был единственным местом на территории лагеря, которая гарантировала ей конфиденциальность, необходимую ей, если она соберется рассматривать килограмм бумаг, утяжеляющих ее куртку.
