Чем эта ночь отличается от всех других?
Это был вопрос из другого времени, другого места. Живущий в одном из редких воспоминаний Яэль. Сцена прослеживалась в черно-белом – темная ночь гетто, которую спугнули зажженные ее матерью огрызки свечей. Это была отчаянная Пасха, последняя для Яэль. (Поезд пришел осенью). Серые лица выстроились у пасхального стола, принимая скудную пищу. Все было неправильно, но они тем не менее сидели. Наполняя ночь историями Исхода и свободы.
Яэль была младшей за столом, и обязанность прочесть «Ма ништана» пала на нее. Ее первыми словами были «Чем эта ночь отличается от всех других?»
Это был вопрос из другого времени, другого места, но теперь он поднялся в Яэль, когда она стояла у входа в бальный зал. Встретилась с ответом внутри себя.
Сегодня смерть у двери Гитлера. И я – та, кто ее принесет.
Я всегда была той, кто ее принесет.
Яэль не могла отдышаться, когда ведущий объявил об их прибытии:
– Представляем победителя десятой Гонки Оси, Луку Лёве и его спутницу, мисс Адель Валери Вольф.
Лука предложил ей свою левую руку, как некая потерянная джентльменская душа из класса юнкеров Пруссии. Он почти так выглядел: гладкий подбородок, волосы забраны назад, накрахмаленная форма. Он надел свою куртку, но даже она была ухоженной – намазанная кондиционерами и маслами, так что трещины были едва заметны. Кожа его рукава была мягкой, как масло, когда Яэль обернула пальцы вокруг внутренней стороны его локтя и шагнула в бальный зал.
Быстрый обзор помещения показал Яэль, что ее цель еще не прибыла. Мир, может, и умирал, но бальный зал Императорского дворца в Токио был очень даже живым: сотканный из цвета, музыки и смеха. Его потолки цвели над ними, как сад: на каждой золотой плитке было нарисовано разное растение. Красные камелии, лилии с огненными лепестками, кусты фиолетового вереска, розовые пионы, звезды эдельвейса. Хрустальные люстры освещали толпу форменных платьев и шелковых кимоно внизу.
Император Хирохито и императрица Нагако первыми приветствовали их. С большими почестями и улыбками. Встреча была непродолжительной, обязанностью милостивых хозяев.
Как только Яэль и Лука отошли от императора и его жены, гонщиков окружило человечество – отредактированная версия. Только лучшие черты и гены. По большей части, это были коричневорубашечники. Люди, чьи имена распознавались задним числом в конце длинных, включая военные, титулов. Их свастики танцевали вокруг пары, когда они пожимали руку Луке и восхищенно кивали на Железные кресты на его шее. (X над X. Пересекающие друг друга.)
Для людей, которые делали такие ужасные вещи, их разговор был обычным, как грязь. («Погода здесь восхитительная, не правда ли?» «Итак, Победоносный Лёве, каковы ваши дальнейшие планы на будущее?» «Вы никогда не были на озере Целль летом? Вы непременно должны там побывать!») Яэль было просто отключиться от их голосов, когда она смотрела на дверь для новых гостей. Ее сердце ударялось с глухим стуком, как японские барабаны, при каждом новом имени, объявляемом ведущим. Были пары из высшего общества Токио и японские генералы. Были чиновники гонки и еще больше коричневорубашечников.
Но только не он.
Народу в зале становилось все больше. Яэль взяла на заметку объективы каждой камеры. (Их было шесть, установленных в форме звезды в различных точках зала, предназначенных ловить каждый момент Бала Победителя, с каждого угла). Ей нужно выбрать подходящее время для события… на виду большинства камер, но близко к краю зала. У двери, или даже окна. Основных выходов было два (один в южном конце, один – в западном), именно там будет большинство охранников. Ряд окон на восточной стороне бального зала был ее лучшим выбором.
– Выглядишь, как будто собираешься сбежать, – близко наклонился к ней Лука и прошептал на ухо. – Неужели я такая ужасная пара?
В роящейся вокруг них толпе был разрыв, поняла Яэль. Общий гул бального зала исчез.
Похоже, что Лука не заметил. Он продолжал разговаривать с собой, через нее:
– Не буду лгать. Я чувствую себя так же. Действительно, это не мое. – Он оттянул воротник формы. Кресты тяжело и нестройно зазвенели у него на шее. – Боже, я хочу курить.
Ведущий молчал уже больше минуты. И двери бального зала, как отметила Яэль, были закрыты, что означало что-то, кто-то, готовился за ними.
Вот оно. Она чувствовала это костями, сочившимися, растущими, горячими, как лава.
Она могла чувствовать его. Даже на другой стороне. Его присутствие было настолько сильным, что опередило тело, появившееся в комнате. Толпа молчала. Смотрела на дверь в ожидании, ждала…
– Буду признателен, если позволишь моей руке пережить этот вечер. – Только после того, как Лука прошипел это, Яэль поняла, что по-прежнему висит на его локте, а ее ногти глубоко вонзились в его куртку.
Когда Яэль отпустила, она не знала, что делать со своими руками. Они чесались, чесались, дергались за оружием, но было еще не время. Поэтому она сложила их ладонями внутрь. Ее ногти глубоко вонзались в них.
– Кажется, ты бы тоже воспользовалась перекуром, – пробормотал Лука.
– Никакого перекура, – сказала Яэль. – Никаких больше перекуров.
Комната была такой тихой, такой готовой, что они услышали, как вздохнул ведущий перед своими следующими резкими словами:
– Представляем фюрера Третьего рейха, Адольфа Гитлера.
Двери открылись.
Он был так оплетен СС, что сначала Яэль с трудом могла его разглядеть. Телохранители окружили фюрера, как стена. Непроницаемая шеренга черных форм и оружия, ограждающая его от болезненной толпы. Но кольцо расширилось, когда Адольф Гитлер вошел в комнату.
И вот он. Не черно-белый. Не некий бесплотный голос. Не лицо на плакате. Но сам человек. Монстр в плоти.
Большинство людей приветствовали его прибытие. Ногти Яэль только глубже вонзились в ладони.
Фюрер пошел прямо к ним.
Он не был высоким человеком. Фактически, Яэль в теле Адель Вольф была на пару сантиметров выше него. Глаза их были почти на одном уровне, столкнулись, когда Яэль посмотрела на него. Радужки его глаз были синими. Оттенок неба, выскобленный до пустоты, и скелет души. Расцветающие прямо под кожей вены, хоть сейчас на укол. Течение крови бежало через них – что-то искрящееся, говорившее красные, красные слова.
Остальное в нем казалось почти скучным в сравнении с этим.
Во время его «Разговора с Канцелярией», фюрер был весь наполнен до краев пылающим огнем. Но здесь, перед ней, под золотым мерцанием бального потолка, он выглядел тускло. Камеры «Рейхссендера» не показывали столь многого. Серебро щетинилось в усах, подморозило линию волос и ее прилизанную часть. Живот того типа, что появляется с возрастом, вдавливал пуговицы его коричневой рубашки. Морщины увеличивались, расползались и опутывали сетью его глазницы.
