– Пижамку с чух-чух-чухами?
– Да, с поездами.
Он лег на спину, и я вдела его ножки во флисовые штанины.
Постепенно мне удалось его одеть. После чего я сняла простыни, набросила одеяло на голый матрас, спрятала мокрые простыни в кладовке – временно – и включила его ночник в виде служебного вагона, из окон которого струился тусклый красный свет. Вместе мы выстроили его плюшевых зверушек, естественно, как он хотел: в две шеренги у стены. Мы открыли книжку с картинками «Баю-баюшки, Луна»
[17], и все время Пол не переставая накручивал прядку мокрых волос на пальчик и делал из нее рог посреди лба. А я все время беспокойно думала, где моя охотничья куртка, на какой крючок я ее повесила, чтобы снять ее, надеть и побыстрее свалить отсюда. Мы оба чувствовали себя виноватыми, и нам обоим было стыдно. И мы оба нуждались в утешении, какого никто из нас не мог дать другому. Я размышляла, что сказать Патре, которая могла войти сюда в любую минуту со своим, как я боялась, извечным смущенным выражением лица. Я могла бы ей пожаловаться на Пола, могла сказать, что он меня тиранил, а это именно так и было: что он расцарапал мне щеку, и царапина все еще саднила. Но, естественно, я была старше него на одиннадцать лет и превосходила его во всем: в возрасте, весе, образовании (как сказал бы мой отец), а он всего-то и хотел провести с мамой полчаса перед сном. Но все, что было в его распоряжении, – это возможность закатить истерику.
Мы молча сидели в разных концах распотрошенной кровати. Пол притворился, что целиком поглощен сказкой, я притворилась, что мне забавно читать про маленького мышонка в огромной зеленой комнате. Я переворачивала страницу, потом Пол переворачивал страницу. Мы ждали Патру.
Но, вернувшись к нам, она выглядела какой-то растерянной. Как только она открыла дверь, я увидела, что ее лицо раскраснелось, а губы увлажнились. Она нагнулась к Полу и, отбросив со лба его мокрые волосы, крепко поцеловала. Потом она поцеловала и меня – вернее, торопливо чмокнула в макушку, словно провела перышком. И мое сердце подпрыгнуло, так что кожа у меня на шее невольно съежилась, и я понадеялась, что Патра этого не заметила.
– Можешь себе представить? – Она ликовала.
Мы оба молчали.
– Папа приедет провести с нами длинные выходные!
Я взглянула на нее. Она собрала обеими руками пряди волос и подняла их над макушкой, подержала и выпустила. В темноте было слышно, как волосы, шурша, упали ей на шею.
Потом она прыгнула в кровать и улеглась между нами.
У нас троих была одинаковая разница в возрасте: одиннадцать лет. Нам было четыре, пятнадцать и двадцать шесть. Я вообще-то не шибко суеверная. Никогда не увлекалась гороскопами или чем-то в таком духе. Но тогда это число имело для меня особую важность. И потом я искала его везде. Когда у нас проводили весенний сбор болельщиков школьной команды, на стадионе висело одиннадцать табличек с красным словом ВЫХОД между трибунами. Еще я заметила, что в игре в блек-джек туз мог считаться то как одно очко, то как одиннадцать очков в зависимости от того, какого достоинства у вас другие карты на руке. Отец напомнил мне об этом правиле, когда мы однажды вечером играли в карты, генератор был выключен и фонарь отбрасывал на стол огромные тени. В тот вечер я выиграла одну из его драгоценных сигар ручной скрутки, которую обещала не курить, пока мне не исполнится восемнадцать. Или вот еще что. После того как Иуда Искариот предал Христа, остальных апостолов стали называть Одиннадцать избранных. Мама, повторяя какую-то проповедь, напоминала мне об этом.
И мне даже стало немного не по себе, когда я вспомнила, что этому самому мужу-астроному, которого вечно не было дома, – тридцать семь. Хотя в школе я не слишком преуспела в алгебре, мне казалось, что такая четкая числовая матрица должна иметь какое-то особое значение, и дело тут не в простом совпадении. Должен же быть какой-то высший смысл или нет? В то время я много об этом думала. Я пыталась переставлять переменные, не трогая константу. Я пыталась представить себе Патру в пятнадцатилетнем возрасте. Я представляла ее в старшей школе: какой она была? Ниже меня ростом, худее, ее любили больше, чем меня. У нее, наверное, была одна близкая подруга, которая переехала в другой город, когда Патре исполнилось двенадцать, и поначалу она была безутешна, а потом трагически, горько переживала разлуку. У нее были красивые ручки и невероятно аккуратный четкий почерк. А себя я представляла в возрасте ее мужа, в тридцать семь (мне самой сейчас тридцать семь, у меня кредит на машину и личный почтовый ящик), а мужа я представила ребенком. Воинственным четырехлетним мальчуганом в кроссовках на липучках, с вечными молочными усами и капризным характером. Пола я представила двадцатишестилетним: у него диплом о высшем образовании, может быть, магистерская степень, он оказался один на один с большим миром, где ему не на кого надеяться, кроме как на самого себя, со своими золотистыми волосами, с дипломом архитектора, а еще у него проявился музыкальный талант или талант к иностранным языкам. Я представила Пола настоящим покорителем женских сердец, сожалеющим, что он сделал китайскую татуировку, и вообще сожалеющим о многом другом. Ну знаете, как оно бывает. В двадцать-то шесть лет.
7
Муж должен был приехать накануне Дня памяти павших
[18]. Его приезд совпал с неофициальным открытием сезона рыбалки. Еще за несколько недель до этого любители судака начали съезжаться на наши озера небольшими группами, а накануне длинных выходных прибывали уже целыми караванами. Рыболовы приезжали из «городов-близнецов» с жилыми трейлерами и лодками на прицепах, и в кузовах рыбачьих пикапов лежали горы снастей, прикрытых брезентом. Они располагались в кемпингах и снимали хижины, десятками разбросанные по берегам самых больших озер – в те времена большинство приезжих арендовали в наших краях временное жилье и в основном на выходные. Некоторые проводили тут все лето, многие читали про Лус-Ривер в иллюстрированных путеводителях для рыбаков и буквально атаковали продавцов местных лавчонок «Все для рыбалки» с надеждой выведать у них секретные места, где судак лучше всего клюет. Все они щеголяли в задорных – и предсказуемых – футболках под флисовыми жилетами и в рыбацких штанах со множеством карманов. Все они щурились, когда, приехав в город, вылезали из своих пикапов и разбредались: кто за бензином, кто пополнить запасы пива и инсектицидов. Делая вид, что они давным-давно знакомы друг с другом, потому что однажды им, возможно, довелось вместе жарить щук. На Четвертое июля. Делая вид, что и нас они прекрасно знают.
– Ну что, в этом году будет клевать так же клево? – спрашивали они у Джея-Ди в скобяной лавке или у Катерины-Коммунистки на бензоколонке.
Катерина просто пожимала плечами и сухо улыбалась.
– Я что, похожа на рыбачку? – спрашивала она, прищуривая тяжелые веки.
