Несколько раз я просыпалась во сне. Мне снились собаки. Мне снилось, что я катаю Патру и Пола в каноэ и потоки воды поглаживают борта лодки, точно невидимые руки, и, чтобы продвигаться вперед, мне приходилось прилагать немалые усилия. Я гребла по направлению к берегу. Или прочь от берега, а может быть, мы плыли на открытую воду. Я спала и просыпалась. И снова засыпала.
Перед самым рассветом я услышала снаружи шорох. Было такое впечатление, что там бродит какой-то лесной зверек, опоссум или енот, ступая по гравию подъездной дороги к коттеджу. Потом я услышала хлопок дверцы машины. Очень тихо, стараясь не шуметь, я села и вытащила из-под подушки Пола томагавк. Расстегнула молнию палатки, на цыпочках прошла по длинному ворсу ковра к окну и выглянула. На дорожке, освещаемый лучами восходящего солнца, стоял мужчина в синем дождевике возле взятой напрокат машины. Он держал саквояж и бумажный пакет с продуктами из бакалейной лавки. Он казался спокойным и безобидным. Поэтому, когда он открыл дверь, я опустила томагавк так, чтобы он мог его видеть. И Патра была права: я услышала его мысли. Я услышала, как он про себя фиксирует и оценивает темную комнату, и палатку посреди нее, и высокую тощую девчонку, возникшую из тьмы с грозным оружием в руке.
Вот как развивалась история с Лили. Началось все просто, но со временем, когда сплетни о ней распространились, как круги по воде, история стала обрастать новыми подробностями. Прошлой осенью мистер Грирсон позвал Лили покататься на каноэ. Гон-Лейк было самым большим из четырех озер за чертой города. Оно было круглое, и с его середины береговая линия казалась черной полоской, а в октябрьских сумерках и вовсе стала неразличимой – это уж точно. И все могли себе такое представить. Он сделал правильный выбор, повезя ее на Гон-Лейк. Они гребли оба, потому что, как уверял мистер Грирсон, совместный физический труд укрепляет доверие между людьми. Он занял место на корме и махал веслом. Хотя Лили, конечно, могла бы доставить их в нужное ему место куда быстрее. Как и все местные, она гребла так же умело, как гоняла на велике. А мистер Грирсон, калифорниец, только воду взбаламучивал и еле удерживал равновесие, чтобы не вывалиться за борт. Он и штаны промочил насквозь, и туфли. Когда они добрались до середины озера, солнце уже закатилось и вода стала черная, как нефть. На безоблачном небе искрились звезды. И хотя было довольно прохладно и почти все осины уже сбросили листву, ни перчаток, ни шапок у них с собой не было. И им пришлось положить мокрые весла поперек лодки и поочередно греть руки о крышку термоса с горячим кофе.
Лили вполне могла в любой момент накренить лодку и завалиться на мистера Грирсона. Для этого ей надо было просто сильно качнуться в сторону. Она знала это озеро как свои пять пальцев, как свое смазливое личико. А он совсем не знал. Он достал одноразовый фотик и, направив на нее объектив, признался ей в этом. Сказал, что Лили следует знать, какой он слабый и что его судьба в ее руках. Он сказал, что если ему повезет и он вернется целым и невредимым в свою машину, то это произойдет только по ее доброте сердечной, только по ее милости. Он хотел, чтобы Лили знала – заранее знала! – как он ей благодарен. И прежде чем расстегнуть молнию на брюках, прежде чем прошептать «Только поцелуй!» и притянуть Лили ближе, он предупредил, что все зависит от ее решения.
8
Лео испек блинчики с изюмом и шоколадной крошкой. Апельсиновый сок был густой, сладкий, с мякотью. Он готовил завтрак и играл с Полом в слова – в «Лжеца, лжеца» и «Воображаемого палача». Пол, угадывая, всегда предлагал одни и те же буквы: Н-Е-Т и П-О-Л. Суетясь у плиты, Лео постоянно всех трогал: Патру, само собой, которая улыбалась как дурочка (она так и не переоделась со вчерашнего вечера), и Пола, которому он несколько раз во время готовки говорил: «Дай пять!», умудряясь одновременно переворачивать блины лопаткой. Ну и меня заодно.
– Ну вот, Линда! – сказал он, положив руку мне на плечо и подтолкнув к столу, где стояло блюдо с готовыми блинчиками. Когда в то утро Лео только зашел в дом, он на мгновение замер, а потом протянул мне руку для приветствия. Он скинул дождевик на спинку стула и остался в голубой футболке и таком же флисовом жилете. Ботинки у него были классные. Тяжелые ботинки «Ред уинг». И никто не попросил его снять их и оставить при входе.
– Садись, ешь! – сказал он, хотя я все время грозилась уйти, повторяя, что мне пора домой, что мне надо почистить зубы и сделать домашку.
– Садись! Ешь! – выкрикнул Пол. И застучал по столу вилкой.
Патра уже давно сидела за столом, поджав под себя ноги, глядя на всех покрасневшими сияющими глазами. Ее подстриженные вчера волосы торчали желто-золотым нимбом над головой. Весь ее макияж стерся, осталась только тонкая полоска туши на одном веке. Вытерев пальцем сироп со своей тарелки, она его обсосала. Когда Лео сообщил, что апельсиновый сок весь выпит, она схватила липкими руками томагавк и занесла его над головой, притворившись, будто сейчас нападет с ним на мужа.
– Фи-и-фай-фо-фам! – проскрежетал Пол.
– Патти! – укоризненно проговорил Лео. Но она, казалось, была во власти силового поля радости и только ухмылялась. Отложила томагавк и обтерла ладони о юбку.
– Кому салфетки? – спросил Лео, передавая одну Патре.
Я собралась уходить, когда солнце поднялось над верхушками деревьев и его лучи и танцующие в них пылинки попали мне на макушку, и по всей комнате рассыпались тени. Пол что-то кричал про столицу Европы, а Патра рассказывала про «демонстрацию» Пола накануне, так что никто не заметил, как я налила себе еще стакан молока, а потом выскользнула за дверь. После прошедшего ночью дождя залитый солнцем лес выглядел точно отмытый молодняк. Деревья стояли взбодрившиеся, напоенные жизненными соками, и листва на них задорно шуршала и бликовала. Коттедж уже скрылся из виду, а я почти дошла до сосняка, как вдруг за спиной послышался топот ног.
– Линда, подожди! – крикнула Патра.
Я обернулась и увидела, как она бежит ко мне, неловко перебирая ногами, спотыкаясь о торчащие из земли корни и разбросанные сосновые шишки. Она была в одних носках. От ее жалкого вида у меня даже дыхание перехватило. Длинная мятая юбка путалась между ног, озаренная солнцем стрижка смахивала на короткую львиную гриву.
– Спасибо! – выдохнула она, протягивая мне четыре десятидолларовых купюры.
У меня упало сердце. В моем кармане уже лежали мамины четыре бумажки. И за месяц работы у Патры я скопила достаточно денег, чтобы купить собственную байдарку, или билет на автобус до Тандер-Бея, или чистокровного щенка лайки.
Проблема же была в том, что ни о чем я не мечтала слишком сильно.
– Не, спасибо, не надо, – сказала я, пряча руки за спину.
– Ты должна взять деньги, Линда! А то я обижусь. – И она с притворной обидой надула губы и притворно-негодующе топнула ногой.
– Ладно! – Это не моя проблема – вот что я имела в виду. И собралась уйти.
– Если ты их не возьмешь, я их положу вот здесь под камень. Я не шучу!
