– А разве эти карты не для того, чтобы предсказывать будущее? – спросила я, сидя по-турецки на полу у него в квартире. Я была уже достаточно поддатая, чтобы вынести ему мозг.
– Нет, малышка, для этого существуют чаинки в чашке, тут нет никакой магии.
– А, ты предлагаешь мне суеверие, а не научный подход.
– Обещаю: это самый что ни на есть научный подход. – Он встал на колени и подполз ближе ко мне. – Дай мне секунду. О чем ты думаешь, глядя на эту карту?
– Шут выглядит легкой добычей, если хочешь знать мое мнение. У него закрыты глаза.
– Ладно. Отлично. Что еще?
– У него, ну, там, свиная голова на палке?
– Мне кажется, это у него рюкзак.
Я прищурилась:
– Напомни, где ты научился читать карты Таро?
Теперь прищурился он – но при этом улыбался во весь рот.
– А кто был легкой добычей в твоем детстве?
– Я тебе говорила, что много чего знаю о жизни волков?
– Ха! А вот и знакомая мне гёрлскаут! Гёрлскаут вылезает всякий раз, когда ты начинаешь нервничаешь.
– Считай, что я твой эксперт по волкам! Спроси меня о чем угодно!
– Тогда скажи: кто был легкой добычей?
По правде сказать, эта старая дровяная печка была для меня в детстве и как наркотик, и как обуза. И меня к ней тянуло, даже когда я ее не видела, и я ненавидела ее, сама не знаю почему. Как-то зимой, мне тогда было уже девять, я случайно прислонилась к печке щекой, пока, сидя на полу, читала «Основы дрессировки упряжных собак». Ожог у меня под левым глазом превратился в пузырь чистой прозрачной кожи, став маленьким полушарием, похожим на рыбий воздушный пузырь. В течение нескольких дней пузырь увеличивался, прозрачным куполом вздымаясь над моей щекой, подпирая глаз, которым я ничего не видела, когда опускала взгляд. Если родители и заметили этот волдырь, то не обратили на него внимания. А в школе я поднимала руку во время урока и просилась выйти в туалет, где рассматривала ожог в зеркале и ощупывала его пальцами. Иногда в туалете я встречала Сару-фигуристку, которую отпускали с урока пораньше, чтобы она успела переодеться в спортивную форму. Она сосала леденец на палочке и щелкала рейтузами между ног. «Офигеть», – говорила она, пялясь на мое отражение в зеркале и трогая свою щеку.
А однажды она подошла ко мне вплотную и с любопытством стала рассматривать волдырь:
– Это отец с тобой сделал? Вот так с тобой обращаются?
Я обычно помогала отцу делать два дела по хозяйству: колоть дрова и чистить рыбу. В десять лет я уже могла самостоятельно наколоть поленья из распиленных бревен, поэтому отец перестал мне помогать, и я выполняла задания по колке дров в одиночку. Но рыбу, пока я не перешла в старшую школу, мы всегда чистили вместе в мастерской, молча, сидя над своим ведром. Мы пользовались старенькими филейными ножами, которые перед каждой чисткой натачивали на оселке – это всегда была самая интересная часть работы: сталь скрипела и визжала, соприкасаясь с зернистым точилом. От этих звуков у меня волоски на руке вставали дыбом, а зубы приятно побаливали. А после были только кишки из вспоротого брюха да кожа, чулком слезавшая с рыбьей тушки. И мы, стоящие рядом, и два наших рта, и ритмичные вдохи-выдохи – отцовские и мои. Ах… Ах…
Чистка рыбы и колка дров занимали всего несколько часов, и я научилась выполнять дополнительные обязанности. В четвертом классе я начала записывать выгодные акции на зубную пасту и туалетную бумагу в магазине мистера Коронена, чтобы регулярно пополнять домашние запасы, и я передавала свои списки маме, когда она отправлялась за покупками в город. Когда зимой мне исполнилось одиннадцать, я взяла на себя уход за псами. Заодно по утрам я укладывала в печку свежие дрова, потому что рано вставала, чтобы покормить псов. Потом, как раз перед переходом в среднюю школу, я привыкла в воскресенье днем садиться рядом с отцом, и мы слушали радиотрансляции бейсбольных матчей и шоу «Ваш верный компаньон»
[26]. Отец как-то рассказал мне, что учился в колледже вместе с Гаррисоном Кейлором, и потом много лет я представляла себе Гаррисона нашим дальним родственником, которого никогда не видела. Я мысленно рисовала его компанейским старшим братом отца, а отца – робким младшим братом, который научился неплохо справляться с одиночеством и всякими напастями в жизни.
Я понятия не имела, чем бы могла помочь маме по хозяйству. Она терпеть не могла моего присутствия, когда стирала одежду или готовила ужин. Она говорила, что я копуша и слишком много рассуждаю. Еще она говорила, что я вечно замечаю чужие ошибки.
– Стоит мне срезать слишком толстый слой кожуры с картошки, так ты всем своим видом показываешь, какая я расточительная!
Моя мама была неутомимо трудолюбивой, энергичной, всегда полной новых идей. Вечно у нее возникали грандиозные проекты во благо человечества, и ее прокламации были разбросаны по столу и стульям, этим верным часовым ее непрекращающейся социальной активности. Я повсюду в хижине натыкалась на ее мешки с лоскутами для членов коммуны, на ее письма протеста против выбросов химических отходов, на цитаты из Библии, записанные ею на каталожных карточках, на детективы из букинистических лавок, на зачитанную библиотечную книгу с русскими сказками, которую она много лет читала, да так и не смогла одолеть. Ее длинные волосы всегда развевались широким веером, когда она стремительно передвигалась по хижине. Наэлектризованные пряди вечно липли ко всему, до чего она дотрагивалась, – к ручкам кастрюль, к рукоятке швабры, к моему лицу, когда она наклонялась надо мной.
– Ты все еще смазываешь маслом старую катушку спиннинга? – вопрошала она. – Да как такое возможно?
Она уходила, и длинные пряди волос хлестали ее по плечам.
Ее раздражало, что я не играю в ее любимые игры, отказываюсь читать вслух или надевать костюм дракона из сшитых лоскутов, которые она закручивала вокруг моего тела и называла хвостом.
– Рычи! – требовала она и для убедительности дергала меня за косы. Она смешно косила глазами, пытаясь меня спровоцировать. Она высунула язык, и я увидела над розовыми пупырышками белый налет, похожий на слой мха.
А я подумала: нам нужна зубная паста. И мысленно расширила свой список: зубная паста, ополаскиватель для рта, зубная нить.
– Когда мне было столько же лет, сколько тебе сейчас, – сказала мама, – я написала роман. Я перенесла действие «Макбета» в сад моих родителей с участием двадцати персонажей. Вообще это была смешная вариация. – Тут она скроила забавную гримасу и произнесла с утрированным британским выговором: «Прочь, проклятый шотландец, прочь!»
[27] Она ждала, когда я засмеюсь, но я не поняла, что именно тут смешного.
