В коридоре я наткнулась на Лео. Он только что вышел из ванной, и с его рук капала вода.
– М-м-м? – спросил он, все еще застегивая пряжку ремня и оставляя большие влажные следы от ладоней на голубой ткани рубашки.
Я не знала, что сказать.
– Он выиграл! – Вот все, что пришло мне в голову, и я услышала, как мой голос еле-еле прорвал пелену страха.
– Неужели? – Лео с явным облегчением отнесся к моим словам, точно победа в «Конфетной стране» была каким-то особенным достижением, словно наблюдать со стороны, как кто-то двигает твою фишку по доске, в данных обстоятельствах было равносильно впечатляющему успеху. – Это хорошая новость. Он, наверное, обрадовался. Наверняка. Мы не успеем оглянуться, как он снова станет прежним. Это произойдет быстро. Через несколько недель он будет готов пойти в садик.
– Но ему же всего четыре года! – воскликнула я словно в знак протеста.
Лео обдумал мое замечание и отверг его:
– У него отлично работает голова. Ты же его знаешь. Он очень, очень развит для своего возраста. Он справится. С ним все будет хорошо.
Я помотала головой:
– Он же еще такой… – «беззащитный», хотела я сказать, – …такой маленький. – Я пыталась надыбать доказательства в поддержку своих слов. – Он еще не умеет читать.
И тут, вспомнив, что Пол не мог даже произнести по слогам слово «паровозик» из своей любимой книжки, я осеклась, и у меня на глазах выступили слезы.
Но Лео, похоже, не заметил моего волнения. Он положил влажные руки на бедра, приготовившись затеять со мной спор. Теперь, судя по выражению его лица, он чувствовал себя куда увереннее, вернувшись на свою привычную территорию, где, как он знал, его ожидал триумф.
– Ну, это, строго говоря, не совсем верно, Линда. И тебе это известно. Он немного умеет читать. Он может прочитать слова «Пол» и «нет».
– Да он просто запомнил эти слова! – Тут я сильно отклонилась от темы разговора.
– Уверен, это несправедливо. А что ты делаешь, когда читаешь? Ты разве произносишь слова вслух? А?
Я озадаченно покачала головой:
– Послушайте, Лео…
– Вот что, Линда… – Он вытянул руки и влажными ладонями схватил мои кисти и с силой, до боли, сжал мне пальцы. Он намочил мне руки и вдруг заговорил с музыкальными модуляциями, как раньше с Патрой, заявив непререкаемым тоном: – Ты нам очень помогла, а теперь я хочу немного побыть с ним, посмотреть, чем он там занимается. Ладно?
Я оставила Лео и ушла в большую комнату, где после завтрака стол все еще был заставлен грязными тарелками. Капли кленового сиропа засохли, превратившись в янтарные бусины на тарелках. Крошки от блинов были разбросаны крупными созвездиями по деревянной столешнице, бамбуковым салфеткам, кленовым половицам.
Патра, все еще в своей футболке, чистила кошачий лоток. Она стояла на коленках посреди кухонного отсека. С голубым пластиковым совком и белым мусорным мешком она была похожа на ребенка в песочнице. Когда я подошла к ней, обойдя вокруг кухонного островка, она взглянула на меня и убрала упавшую на глаза челку.
Вероятно, у меня было такое выражение лица, которое ей не слишком понравилось, потому что, стоило ей бросить на меня взгляд, как она попятилась, скользя коленками по кафелю.
– Патра, – проговорила я, наступая на нее.
Она поднялась с колен. Дно кошачьего лотка серой мозаикой отпечаталось на ее красной коже. Я сделала шаг к ней, но она поспешно отгородилась от меня кухонным столом и оперлась о белый ламинат стойки.
Тогда я обошла кухонный островок и направилась прямо к ней, но она, отступая от меня, тоже обошла его.
– Патра! – повторила я.
– Все в порядке? – умоляюще спросила она. Как если бы просила меня оказать ей любезность, как если бы я могла ее пощадить.
– Думаю, может быть…
– Может быть, что?
– Ему надо дать что-нибудь. Ну, купить в аптеке лекарство или…
– Только не говори Лео! – перебила она меня.
Я не стала ей говорить то, что могла бы.
– Типа тайленола или что-то в таком духе.
– Лео говорит: контролируй свои мысли! Думай о Поле, как о новом дне.
– Если хотите, я схожу в аптеку, хотите?
– И разве можно остановить наступление нового дня?
– Думаю, я схожу в аптеку за лекарством. – Я облизала пересохшие губы. – Патра? Патра?
Я приближалась к ней быстрее, чем она отступала. И теперь нас разделали какие-то дюймы. Она замерла, обдавая меня неприятным утренним дыханием и ароматом кошачьего лотка. Глядя ей в глаза, я могла сказать, что у нее в голове мелькали обрывки мыслей, неуверенно цеплявшиеся за шаткую грань между надеждой и тревогой, и тут, поддавшись внутреннему импульсу, я поцеловала ее в губы, отчаянно ненавидя ее в это мгновение, желая сделать что-то другое. Сделать ей больно, ударить ее, чтобы она хоть как-то отреагировала на мои слова. У нее были холодные плоские губы, какие-то бесчувственные. Они и губами-то не выглядели.
– Только тайленол, – сказала она, отступая в сторону. Не одобряя того, что я сделала, – но и не возражая. Ей было все равно – как лодке, которую мотает на волнах.
– Это какая-то херня, – тихо сказала я.
– Что-о?
Вид у нее был такой несчастный, что мне даже не хотелось причинять ей боль. Футболка едва прикрывала ее трусики. Она была – вся, буквально – руки да ноги, такая нескладная, худющая, почти голая. Шрамик на ее губе, казалось, пульсировал, меняя цвет: то красный, то белый… Я это отчетливо видела. Ведь я стояла так близко к ней.
– Неважно, – сказала я.
Я пересекла комнату, сунула ноги в теннисные туфли на коврике у двери. Потом повернула ручку, открыла дверь и оказалась в ярком квадрате летнего света. Оглянулась на Патру, стоящую в мятой футболке у кухонной стойки. Она беззвучно вытянула губы – медленно, странно, произнеся про себя «спасибо» с таким видом, что мне захотелось вернуться и силой заставить ее повторить это слово вслух. Но я просто ушла. В воздухе над подъездной дорожкой уже ощущалась жара. Я направилась к лесу, как будто собиралась идти домой, а потом резко присела на корточки и подняла гранитный обломок, лежавший на краю дорожки. Под камнем копошились червяки, которые сразу начали суматошно извиваться и тянуться вверх. Крошечные прозрачные жучки, как заведенные, забегали кругами. Там же, среди жалостно корчившихся лесных обитателей, лежали банкноты, которые туда несколько недель назад положила Патра. Они вымокли и размякли, но это были настоящие деньги. Я сунула их в карман и помчалась пулей.
15
После школы я три года занималась в муниципальном колледже
[30] Айтаска в Грэнд-Рэпидсе. Одновременно я работала в тамошней пиццерии под названием «Биндж», там были диванчики с коричневой виниловой обивкой, а на столиках стояли вазы в форме бутылок с пластиковыми гвоздиками. Официанткам там полагалось ходить в черных шортах, даже зимой, и еще следить, чтобы контейнеры овощного шведского стола всегда были наполнены резаным салатом и чищеной морковкой. Я как раз накопила достаточно денег, чтобы сделать первый взнос за «шевроле-корсика» 1988 года выпуска, и несколько лет после покупки машины я прожила в Дулуте, где работала в универмаге и еще, для приработка, убиралась в домах. Иногда, по выходным, я отправлялась к озеру и ждала, когда поднимут разводной мост и из гавани потянутся сухогрузы с железной рудой и парусные яхты. Я не стояла на поросшем травой пригорке вместе с толпой туристов, а переходила мост и садилась на твердый береговой песок. На четвертый год моего пребывания там умер отец. После похорон в Лус-Ривер, после того как я разбила свою «корсику» о придорожное дерево и продала на запчасти, я нашла временную работу секретаря в «городах-близнецах». В этой должности я попала в офис компании «Манико-бардж», где отвечала на звонки осипших мужчин, занимавшихся перевозкой металлолома и кукурузы по Миссисипи. В мои обязанности входило следить за графиками перевозок и сообщать им предполагаемое время прибытия и убытия их сухогрузов, а иногда отвечать на звонки их жен и извиняться за незапланированные опоздания мужей. Я ела готовые обеды из коробок в комнате отдыха вместе с другими временными сотрудниками и в конце каждого рабочего дня топала по засыпанным противоледной солью улицам к автобусному вокзалу в центре. Сквозь расчищенные от изморози стекла автобусов я смотрела на крупные хлопья снега, которые кружились в лучах уличных фонарей и уносились к реке.
