– Мне повезло, – сказала она себе. – Лучше здесь, чем за оградой.
Гризхейз был странным и пугающим, но это крепость, которая не пропустит мрак. И все же, пытаясь убедить себя в этом, она гадала, почему мать сбежала отсюда. На память приходили слова: «Ты понятия не имеешь, от чего я тебя спасла. Останься я в Гризхейзе…»
Весь день Мейкпис героически пыталась угодить мистрис Гоутли. Но, спеша помочь в приготовлении обеда, все испортила.
Рядом с очагом в деревянном колесе, прикрепленном к стене, бегал маленький песик, вращавший над огнем большой вертел. Вместо хвоста у него был уродливый обрубок, нос потрескался от жары и возраста, а от дыма он постоянно чихал. Однако у мистрис Гоутли вошло в привычку швырять ему под лапы горящие угли, чтобы заставить бегать быстрее. А этого Мейкпис вынести не могла. В ней жили воспоминания медведя о собственном детстве. Ему тоже бросали уголь под лапы, чтобы заставить танцевать. Каждый раз, когда раскаленный осколок отскакивал от колеса, исходя дождем искр, она вспоминала – чувствовала – жгучую боль в лапах.
– Прекратите! – взорвалась наконец Мейкпис. – Оставьте его в покое!
Мистрис Гоутли изумленно уставилась на нее, а Мейкпис и сама поразилась своему взрыву. Но ее ярость была слишком велика. Она и не подумала извиниться. Могла только, дрожа от гнева, загородить собой колесо.
– Что ты сказала?
Помощница повара дала ей увесистую пощечину, сбив Мейкпис на пол. Медведь рвал и метал, щека горела. Как легко было сдаться, ускользнуть в темный угол, позволить медведю впасть в слепое буйство…
Девочка судорожно сглотнула, стараясь прояснить разум.
– Он бегал бы быстрее, – хрипло выдавила она, – если бы его лапы не были покрыты ожогами и волдырями! Позвольте мне о нем позаботиться. И тогда он побежит быстрее обычного!
Мистрис Гоутли схватила ее за шиворот и подняла с пола.
– Мне плевать, как воспитала тебя твоя своенравная мать, – прорычала она. – Это моя кухня! И орать здесь имею право я одна! Никто другой.
Она отвесила Мейкпис пару быстрых, тяжелых тумаков по голове и плечам, после чего нетерпеливо фыркнула.
– Так и быть! Отныне пес – твоя проблема. Если будет лениться, займешь его место и начнешь вращать вертел. И никаких жалоб на жару!
К облегчению и удивлению Мейкпис, старая кухарка, похоже, не спешила донести на нее или потребовать, чтобы ее снова заковали в кандалы. Так или иначе, но с этого дня они вели себя друг с другом более непринужденно, хотя и в сдержанной, угрюмой манере. Находили острые грани характеров друг друга, как зазубренные камни под спокойной гладью воды.
Когда они наконец уселись за обед перед большим очагом, мрачное молчание казалось почти дружелюбным. Кухарка жевала кусок жесткого темного хлеба, который Мейкпис ела всю жизнь. Однако, к изумлению девочки, мистрис Гоутли протянула ей ломоть белого хлеба с золотистой корочкой, какой ели только богатые.
– Нечего на него глазеть, – коротко бросила кухарка. – Ешь. Приказ лорда Фелмотта.
Мейкпис нерешительно откусила, дивясь сладости и легкости, с которой хлеб поддавался зубам.
– Будь благодарна и не задавай вопросов.
Мейкпис молча жевала, поражаясь странной доброте заледеневшего Овадии. Но вопросы все равно посыпались.
– Вы сказали, что моя мать была своенравной, – промямлила она с полным ртом. – Вы ее знали?
– Немного, – призналась мистрис Гоутли, – хотя она в основном работала наверху.
– Правда, что она сбежала? Или ее выкинули, потому что забеременела? – Мейкпис знала, что подобные вещи иногда случаются.
– Нет! – коротко ответила мистрис Гоутли. – Ее они бы не выгнали. Она сбежала ночью, по собственной воле, никому ни слова не сказав.
– Почему?
– Откуда мне знать? Она была скрытным созданием. Неужели никогда и тебе не рассказывала?
– Она ничего мне не рассказывала, – ровно ответила Мейкпис. – До ее смерти я не знала даже, кто мой отец.
– И… теперь ты знаешь? – спросила старая кухарка, искоса, но внимательно глядя на нее.
Мейкпис, поколебавшись, кивнула.
– Что же, рано или поздно ты все равно обнаружила бы правду, – медленно кивнула кухарка. – Здесь все знают. Это так же очевидно, как твой подбородок. Но… я бы на твоем месте не слишком болтала об этом. Господа могут счесть тебя слишком дерзкой и претендующей на что-то. Будь благодарна за то, что имеешь, тогда не навлечешь на себя беду и заживешь спокойно.
– Но вы хотя бы можете рассказать, каким он был? – не унималась Мейкпис.
Старая кухарка вздохнула и потерла ногу. Вид у нее был задумчивый и почти нежный.
– Ах, бедный сэр Питер! Ты видела Джеймса Уиннерша? Он очень похож на сэра Питера! Джеймс – дерзкий плут, но сердце у него доброе. Он совершает ошибки, но совершает их искренне.
Мейкпис начала понимать, почему сэр Томас по-своему любит Джеймса. Очевидно, парень напоминал ему умершего брата.
– Что случилось с сэром Питером? – допытывалась она.
– Пытался перескочить через слишком высокую ограду на слишком уставшей лошади, – вздохнула кухарка. – Лошадь упала и придавила его. Он был так молод… едва отпраздновал двадцатый день рождения.
– Почему его лошадь так устала? – невольно вырвалось у Мейкпис.
– Теперь его не спросишь, так ведь? – резко бросила мистрис Гоутли. – Но некоторые говорят, что он извел себя, пытаясь разыскать твою матушку. Видишь ли, это случилось через два месяца после ее исчезновения. – Посмотрев на Мейкпис, она слегка нахмурилась. – Ты была ошибкой, девочка, – добавила она просто. – Но ошибкой искренней.
Вечером Мейкпис узнала, что, как самая молодая и стоящая на низшей ступеньке кухонной иерархии, не станет делить постель с другими служанками. Отныне ей предстоит каждую ночь спать на соломенном тюфяке под огромным кухонным столом и следить, чтобы огонь не погас. Одну ее не оставят. Пес, вращающий вертел, и два огромных мастифа тоже станут ночевать у огня.
Медведю не нравилось общество собак. Но он, по крайней мере, привык к запаху. У собак громкий лай и острые зубы, но от них никуда не денешься. Собачий запах на рынках, собачий запах по ночам у таборных костров.
Среди ночи Мейкпис разбудило длинное, раскатистое рычание у самой головы. Один огромный пес проснулся. Девочка было испугалось, что он унюхал ее и решил, что она вторглась в чужие владения. Но тут же услышала едва слышное шарканье шагов, слишком легкое и осторожное, чтобы принадлежать старой кухарке. Сюда шел чужой.
– Выходи, – пробормотал голос Джеймса. – Ниро не укусит, пока я ему не прикажу. – Он широко улыбнулся, видя, как неуклюже Мейкпис вылезает из-за стола. – Говорил же, что вытащу тебя оттуда.
– Спасибо, – нерешительно выговорила Мейкпис, не спеша приближаться к нему. Она начинала понимать, на каком расстоянии медведь предпочитал держаться от людей, к которым не привык. Даже сейчас девочка чувствовала его беспокойство. Желание подняться во весь рост и угрожающе фыркнуть, чтобы отпугнуть чужака. Но она уже стояла, полностью выпрямившись, а на большее у нее не хватало роста.
