– Как ты смеешь так говорить! – восклицал Ливуэлл так же запальчиво. – Как можно равнодушно относиться к тому, будет ли наш народ счастлив и свободен?!
– Прекрати завывать, пуританин, – оборвал его доктор Квик. – Ты и тебе подобные приведут нас в безрадостный мир, где нет веселья, красоты, ничего высокого и таинственного, чтобы вознести наши души!
– А ты предпочел бы увидеть, как король победит и как кровавый тиран отсечет головы всякому, кто с ним спорит?! – парировал солдат. – В чем тут красота и радость?
– Как ты смеешь, вшивый попрошайка…
– Повезло вам, что мы оба мертвы, сэр. Не то я бы…
– Хватит орать в моей голове! – взорвалась Мейкпис вслух так громко, что птицы, сидевшие на ближних ветвях, в страхе вспорхнули и улетели. – Мне действительно все равно. А почему меня это должно заботить? Никто не объяснил, почему я обязана умереть за короля или почему обязана любить парламент больше собственной шкуры! Я хочу жить! И сочувствую тем, кто, подобно мне, просто хочет жить.
Призраки долго молчали.
– Полагаю, трудно осуждать тебя за это, – вздохнул наконец Ливуэлл и, неловко усмехнувшись, добавил: – Я сам пытался спасти свою шкуру. Прости, я не имел права просить тебя рисковать жизнью только потому, что самому не удалось прожить свою как следует. Ты молодая девушка. Мне следовало бы пытаться уберечь тебя от беды.
Оказалось, что с раскаявшимся Ливуэллом иметь дело куда труднее, чем с рассерженным и подозрительным. Мейкпис предложила ему второй шанс. Может, он видел в этом возможность все искупить. Какое искупление она могла предложить ему?
– Но если ты хочешь идти в Уайтхоллоу, значит, у тебя есть план? – тихо спросил он.
– Мне нужно найти там одного человека, – пояснила она. – Он предатель, но может знать способ борьбы с Фелмоттами.
– А потом? Что ты будешь делать после этого? Если война не имеет для тебя значения, что же имеет?
Прямой простой вопрос ошеломил Мейкпис. Чего она хотела?
Только сейчас она поняла, что сама не знает. Слишком долго ее голова была полна мыслями о том, чего она не хотела. Не хотела быть скованной, не хотела быть пленницей, битком набитой древними призраками. Не хотела жить в страхе перед Старшими. Но чего же хотела в действительности?
– Я хочу спасти брата, – выговорила она медленно. – В него вселили призраков Фелмоттов. Хочу изгнать их и освободить его, чтобы спокойно дать оплеуху и объяснить, какой он идиот. И…
На нее нахлынули воспоминания. Вопящий призрак в Джеймсе. Испуганное лицо сэра Томаса. Джеймс, из глазниц которого глядят мертвецы.
И словно высеченные из льда Старшие с глазами гадин, столь уверенные в своих правах на жизнь окружающих…
Оказалось, что в ее сердце таится океан желаний, темных и призрачных, пугающих и недостижимых, но она наконец сумела взглянуть на них без опасений.
– И, – добавила она громко, – я хочу стать гибелью Фелмоттов.
– Похоже, дело стоящее, – одобрил Ливуэлл, и в его голосе впервые проступило нечто вроде улыбки.
Теперь, с указаниями Ливуэлла, путешествие проходило легче, а без его непрерывных молитв и приятнее. Мейкпис вкратце поведала свою историю, а Ливуэлл постепенно открыл свою. Он был сыном бондаря из Норвича и с детства обучен отцовскому ремеслу. Учился грамоте в местной начальной школе, а потом стал показывать буквы и младшей сестре. Потом началась война, и при первой возможности он завербовался.
– У меня не было сомнений, – признался он. – Как я мог оставаться дома, придавая форму бочонкам, когда эта война придавала новую форму миру? Это борьба за душу страны! Я хотел выполнить свой долг. Во мне словно горели жажда и голод…
Он осекся. Даже его рвение было пронизано печалью.
К тому времени как по земле протянулись длинные тени, Мейкпис успела пройти свыше пятнадцати миль, и Ливуэлл был уверен, что они уже в Бакингемшире. Мейкпис устала, стерла ноги, которые ужасно болели, как и все тело. Она также была очень голодна. За последние несколько дней она съела все припасы, подаренные мистрис Гоутли, а каша, которую давали Эйксуорты, была жидкой и порция скудной.
Медведь тоже проголодался и к тому же очень хорошо понимал, как это исправить. Мейкпис чувствовала его беспокойство, особенно внезапный интерес к любому шороху в кустах. Она сама не поняла, почему вдруг остановилась и уставилась на ближайшее дерево, где на ветке примостилось темное остроугольное пятно, немного похожее на птичье гнездо. Она даже прочитала мысли медведя, мечтавшего о вязком содержимом яиц, хрусте хрупких косточек птенцов на зубах. Но, присмотревшись под другим углом, увидела, что это не гнездо, а просто путаница веток. И сама не поняла, как открыла рот и вцепилась зубами в нежные весенние листья.
– Медведь, – строго воскликнула она, выплевывая листья, – я не могу это есть!
Но медведь уже был неукротим. Руками Мейкпис он дотянулся до гниющего бревна и разломил его, чтобы обнажить слоистую внутренность. Мейкпис оглянуться не успела, как принялась слизывать разбегавшихся муравьев, наслаждаясь горьковатым покалыванием на языке. Потрясенный Ливуэлл тревожно вскрикнул. И верно, столь зверские повадки – вряд ли лучший способ убедить его, что она не тайный демон в женском обличье.
Мейкпис вздохнула и, усевшись на берег ближайшего ручья, сняла башмаки и чулки.
– Никаких раздвоенных копыт, – сухо сообщила она, опуская ноги в воду и чувствуя, как волдыри немеют от холода. – И я не исчезаю от прикосновения бегущей воды.
Тонкая темная тень в воде привлекла внимание Мейкпис. Рыбка исчезла почти мгновенно. Но медведь явно ее заметил. У Мейкпис потекли слюнки, но она так и не поняла, чей голод тут замешан – ее или медведя. Она вскочила на ноги и ступила в воду, намочив подол, прежде чем успела овладеть собой.
– Прекрати!
Неужели она и впрямь хотела запретить медведю ловить рыбу и тот бы послушал?
– Погоди немного, – попросила она. Нельзя мочить одежду, потому что ее негде высушить, и если придется спать в сараях, Мейкпис замерзнет до смерти.
Она старательно подняла подолы юбок и сорочки, заткнула за пояс и завязала повыше колен. Потом позволила медведю завести ее в ручей. Течение было ледяным и бурным, а мокрые, покрытые водорослями камни под ступнями скользкими. Сначала холод был приятным, но потом ноги защипало. Мысли Мейкпис были далеко. Она думала о потерянном времени и преследователях, идущих по пятам. Медведь со своей стороны был терпелив, как гора, и Мейкпис немного погодя тоже была захвачена его настороженным спокойствием. Онемение от ледяной воды стало просто чем-то вроде синевы неба. Беспокойство постепенно унялось.
Сейчас!
Мейкпис, вооруженная не своими рефлексами, провела растопыренными пальцами по воде и выхватила жирного коричневого окуня. Он пролетел по воздуху и шлепнулся на берег, где стал извиваться и корчиться, пытаясь вернуться в воду.
