– Еще бы! – воскликнул отец. – Лучше дайте мне умереть спокойно!
Пожалуй, мне в жизни не доводилось задавать таких трудных вопросов. Я был полон трепета, причем сам не знаю, чего боялся больше – что отец с матерью рассердятся на меня, что они впадут в депрессию, что решат, что я предаю их, когда задаю такие вопросы. Но потом нас охватило облегчение. Наступила ясность. Может быть, сказал я, эти ответы означают, что пора вернуться к разговору с Бензелом об операции?
Отец спокойно согласился. Он сказал Бензелу, что готов оперироваться. На этот раз он больше боялся того, что сделает с ним опухоль, а не последствий операции. Он будет готов к операции через два месяца, когда кончится срок его пребывания в должности окружного попечителя.
К этому времени ему стало совсем трудно ходить. Он несколько раз падал, ему не сразу удавалось встать из сидячего положения. Наконец 30 июня 2010 года мы приехали в Кливлендскую клинику. Отца подготовили к операции, мы с мамой и сестрой пришли к нему в палату, поправили на нем шапочку, сказали, как мы его любим, и препоручили Бензелу и его бригаде. Операция должна была продлиться целый день.
Однако прошло всего два часа, и к нам в комнату ожидания вышел Бензел. Он сказал, что у отца аномальное сердцебиение. Частота сердечных сокращений дошла до 150 ударов в минуту. На кардиомониторе видны признаки предынфарктного состояния, поэтому операцию прервали. Отцу ввели лекарства, и сердечный ритм пришел в норму. Кардиолог сказал, что при такой частоте сердечных сокращений угрозы инфаркта уже нет, но пока непонятно, чем было вызвано это состояние. Врачи считают, что лекарства предотвратят рецидив, но наверняка сказать нельзя. Пока что операция не дошла до точки, когда остановиться уже нельзя. Поэтому Бензел и пришел к нам – спросить, продолжать операцию или лучше остановиться.
И тут я понял, что отец уже ответил на этот вопрос – в точности как отец Сьюзен Блок: он больше боится паралича, чем смерти под ножом хирурга. Поэтому я спросил Бензела, в каком случае больше риск полного паралича в течение ближайших двух месяцев – если продолжать или если остановиться? Если остановиться, ответил Бензел.
Мы велели продолжать.
Бензел вернулся только через семь часов, которые показались нам вечностью. Он сказал, что сердцебиение у отца стабильно. Не считая эпизода в самом начале операции, все прошло как по маслу. Бензел смог успешно провести процедуру декомпрессии опухоли и отчасти удалить ее – но лишь отчасти. Теперь спинномозговой канал у отца вскрыт с задней стороны, и опухоли есть куда расширяться. Однако надо подождать, когда он проснется после наркоза: тогда станет ясно, нет ли серьезных осложнений.
Отца перевели в реанимацию, нас пустили к нему. Он еще не пришел в себя и был подключен к аппарату искусственной вентиляции легких. УЗИ сердца не выявило никаких повреждений – большое облегчение. Поэтому врачи снизили дозу седативных средств и постепенно привели отца в сознание.
Поначалу отец соображал не очень хорошо, но мог исполнять команды. Интерн попросил отца сжать ему руки как можно сильнее, толкнуть его ногами, приподнять ноги над кроватью. И сказал, что основные моторные функции не утрачены. Услышав это, отец принялся неуклюже жестикулировать, чтобы привлечь наше внимание. Он что-то говорил, но из-за дыхательной трубки нам было не разобрать. Тогда он попытался написать что-то в воздухе пальцем. Х… Ф…? К… В…? Ему что, больно? Плохо? Сестра сообразила, что можно вслух читать алфавит и попросить отца поднимать палец на нужной букве. И ей удалось расшифровать, что он говорит. Он говорил: “УРА”.
Назавтра его отключили от искусственной вентиляции легких. Еще через два дня перевели из больницы в Кливлендский реабилитационный центр. Отец вернулся домой жарким летним днем, сильный, как прежде. Он мог ходить. Шея почти не болела. Он решил, что негнущаяся шея и месяц довольно сложной реабилитации – вполне приемлемая плата за то, чтобы избавиться от прежних страданий. Все говорило о том, что на каждом этапе он принимал исключительно верные решения: отказался оперироваться немедленно, дождался момента, когда пришлось отказаться от хирургической практики, пошел на риск лишь через четыре года без малого, когда болезнь уже грозила лишить его способностей, ради которых стоило жить. Отец чувствовал, что вот-вот сможет снова сесть за руль.
Да, он каждый раз делал правильный выбор.
Однако на этом решения не закончились. Ведь, в сущности, вся жизнь есть выбор, а жизнь не дает заскучать. Стоит принять одно решение, как нужно принимать следующее. Результаты биопсии показали, что у отца астроцитома, относительно медленно растущая раковая опухоль. Когда отец полностью оправился после операции, Бензел направил его к онкологу-радиологу и нейроонкологу, чтобы проконсультироваться по поводу результатов биопсии. Оба специалиста рекомендовали облучение и химиотерапию. Этот вид рака не излечивается, но его можно контролировать, сказали они. Терапия поможет сохранить двигательные способности, возможно на много лет; не исключено, что они даже улучшатся. Отец сомневался. Он только-только пришел в себя после операции и снова занялся благотворительностью. Планировал новые путешествия. Он хорошо осознавал собственные приоритеты и не хотел жертвовать ими ради лечения. Однако специалисты настаивали. Терапия принесет много пользы, говорили они, а новые методы облучения позволят свести побочные эффекты к минимуму. Я тоже уговаривал отца. Здесь сплошные плюсы, говорил я. Единственный минус – нигде в наших краях не делают такое облучение. Им с мамой придется снова ехать в Кливленд и сделать в жизни паузу – шесть недель ежедневных процедур облучения. Но это, собственно, и все, сказал я. Отцу это вполне по силам.
Отец уступил. Но эти прогнозы оказались совершенной чепухой. Радиологи, в отличие от доктора Бензела, не были готовы признать, что польза от их терапии сомнительна. И не были готовы уделить время на то, чтобы выяснить, каковы индивидуальные особенности моего отца и чем может обернуться для него облучение.
Поначалу все вроде бы шло нормально. В клинике сделали слепок с отцовского тела, а потом изготовили по этому телу корсет, чтобы отец мог лежать неподвижно, получая необходимую дозу облучения. Он должен был лежать в этом корсете в течение часа, с сетчатой маской на лице, не двигаясь ни на миллиметр, а радиационная машина щелкала, жужжала и бомбардировала ствол его мозга и спинной мозг ежедневной дозой гамма-излучения. Со временем у отца появились стреляющие боли в спине и шее. С каждым днем лежать неподвижно становилось все труднее и труднее. Кроме того, постепенно из-за облучения у него появилась легкая тошнота и жгучая боль при глотании. Благодаря лекарствам эти симптомы не слишком сильно его беспокоили, но сами лекарства начали вызывать запоры и общую слабость. После процедур отец мог проспать весь день – раньше с ним такого не бывало. Потом, через несколько недель после начала терапии, он перестал чувствовать вкус пищи. Врачи об этом не предупреждали, и для отца это была большая потеря: он всегда любил поесть. А теперь приходилось себя заставлять.
К моменту возвращения домой отец похудел на десять кило. Его донимал неумолчный звон в ушах. В левой руке и кисти появилось электрическое жжение – еще один новый симптом. Что касается вкусовых ощущений, то врачи уверяли, что они вот-вот вернутся, но этого так и не произошло.
