– Когда вашего мужа не станет, не звоните в 911. Не надо вызывать ни полицию, ни скорую. Просто позвоните нам. Приедет медсестра и поможет все устроить. Она заберет оставшиеся наркотические средства, организует свидетельство о смерти, обмоет тело, договорится с похоронным бюро.
– Мы пока о смерти не думаем, – отрезала мама. – Только о параличе.
– Вот и хорошо! – сказала медсестра.
И спросила у отца, что его заботит больше всего. Он ответил, что хочет как можно дольше сохранять силы. Хочет иметь возможность набирать текст на клавиатуре, поскольку общается по скайпу и электронной почте с родными и друзьями во всем мире. Не хочет, чтобы было больно.
– Я хочу быть счастливым, – сказал отец.
Медсестра пробыла у нас почти два часа. Осмотрела отца, осмотрела дом – все ли в нем безопасно для папы, – придумала, куда поставить больничную кровать, составила график работы патронажной сестры и сиделки. А еще она сказала отцу о двух самых важных вещах. Во-первых, она поняла, что отец принимает болеутоляющие спонтанно – то один препарат, то другой и к тому же в разных дозах. Сестра объяснила, что нужно принимать лекарства строго по плану и записывать свою реакцию на них, чтобы сотрудники хосписа могли точно оценить их воздействие и подобрать оптимальное сочетание, которое позволило бы и минимизировать боль, и уменьшить тошноту. Во-вторых, она попросила его больше не делать попыток самостоятельно встать и ходить без посторонней помощи.
– Ну я же привык просто вставать и ходить! – возмутился отец.
– Доктор Гаванде, если вы сломаете шейку бедра, это будет катастрофа, – сказала медсестра. И отец согласился выполнять все ее указания.
Уже в течение ближайших нескольких дней я с изумлением обнаружил, как сильно изменили отцовскую жизнь эти два простых распоряжения сотрудницы хосписа. Отец не смог до конца совладать с искушением самостоятельно назначать себе препараты и дозировки, но теперь все же делал это гораздо реже и при этом вел дневник, в котором записывал свои симптомы, названия лекарств и время приема. Патронажная медсестра, приходившая ежедневно, просматривала дневник вместе с отцом и делала необходимые поправки. Мы обнаружили, что раньше отца то и дело бросало в крайности: то он зачем-то терпел почти невыносимую боль, то так накачивался лекарствами, что был одурманен словно пьяный: у него даже язык заплетался и руки не слушались. Теперь эти метания постепенно выровнялись. Случаи “опьянения” почти прекратились. И боль удавалось держать под контролем, хотя она и не уходила полностью – что очень раздражало отца, а иногда приводило в ярость.
Кроме того, он послушался медсестру и больше не пытался встать без помощи. Хоспис подыскал родителям ночную сиделку, которая при необходимости помогала отцу добрести до туалета. Теперь он больше не падал, а мы постепенно поняли, как сильно он сдавал после каждого падения. С каждым днем, прожитым без очередного падения, у него слабели спазмы в шее и спине, боль лучше поддавалась контролю, он заметно окреп.
Кроме того, мы своими глазами видели, насколько лучше живется, когда стараешься провести как можно лучше сегодняшний день, а не жертвуешь им ради того, чтобы протянуть подольше. Отец уже практически не мог обойтись без инвалидного кресла, однако его сползание к полному параличу прекратилось. Ему стало легче преодолевать небольшие расстояния с ходунками. Он лучше владел пальцами, руки стали сильнее. Ему стало проще звонить по мобильному телефону и пользоваться компьютером. Он мог относительно точно предсказать, как пройдет день, а следовательно, чаще принимать гостей. Вскоре они с мамой снова стали устраивать домашние приемы. Отец обнаружил, что у него появился определенный жизненный простор – даже в том узком диапазоне возможностей, которые оставила ему страшная опухоль.
Через два месяца, в июне, я прилетел к родителям из Бостона – не просто повидаться с ними, но и выступить перед выпускниками Университета штата Огайо. Отец мечтал присутствовать на этом собрании с того самого момента, как меня пригласили, – то есть уже целый год. Он гордился мной, и я не раз воображал себе, что они с мамой там будут. Мало что сравнится с той радостью, которая охватывает тебя, когда понимаешь, что тебя любят и ждут в родном городе. Было время, когда я боялся, что отец до этого не доживет. Но в последние недели стало ясно, что опасения беспочвенны, и мы начали продумывать логистику.
Церемония должна была пройти в университетском баскетбольном зале: выпускники расселись на складных стульях на площадке, а их родные разместились на трибунах. Мы придумали план: мы подвезем отца ко входу в зал на электрическом гольфмобиле, там пересадим в инвалидное кресло и поставим у края площадки, откуда все будет хорошо видно.
Однако когда настал день моего выступления и гольфмобиль подвез отца к воротам поля, отец наотрез отказался сидеть в инвалидном кресле. Нет, он пойдет сам.
Я помог ему встать. Он оперся на мою руку. И пошел. За последние полгода я ни разу не видел, чтобы он смог пройти из конца в конец хотя бы собственную гостиную. Но теперь он медленно-медленно, волоча ноги, но все же прошел всю баскетбольную площадку, поднялся по бетонной лестнице из двадцати ступенек и уселся на трибуне вместе с родственниками выпускников. Я смотрел на папу, и сердце мое переворачивалось. Вот на что способен уход иного рода – медицина иного рода, думал я. Вот чего можно достичь, если однажды решишься на трудный разговор.
Глава 8
Мужество
В 380 году до нашей эры Платон написал диалог “Лахет”, в котором философ Сократ и два афинских военачальника ищут ответ на вроде бы простой вопрос: что такое мужество? Военачальники Никий и Лахет обратились к Сократу, чтобы тот помог разрешить возникший между ними спор: нужно ли обучать юношей, несущих военную службу, сражаться в тяжелых доспехах. Никий считал, что нужно. Лахет – что нет. Тогда Сократ спросил, в чем, собственно, состоит цель такого обучения.
Оно должно воспитать в них мужество, отвечают военачальники.
А что же такое мужество?
Лахет отвечает, что мужество – “это некая стойкость души”
[121].
Сократ оценивает это определение скептически. Он напоминает, что бывают времена, когда мужество состоит не в том, чтобы упорно сражаться, а в том, чтобы отступить или даже бежать. А что, если эта стойкость души “сопряжена с неразумностью”?
Такое бывает, соглашается Лахет и делает следующую попытку: “Мужество – это разумная стойкость”.
Такое определение представляется более точным. Однако Сократ все же сомневается, так ли уж прямо мужество связано с мудростью. Ведь иногда мы восхищаемся и безрассудной отвагой!
И такое бывает, соглашается Лахет.
Тут вмешивается Никий. Он называет мужество “некой мудростью”, а под мудростью понимает “науку о том, чего следует и чего не следует опасаться как на войне, так и во всех прочих делах”.
