Всякий раз, когда речь шла о Кловер и их сыне, внутренности Тревора сжимались от разочарования. То же самое случилось и сейчас.
– Но дело не в Финне, – сказал он. – Все дело в твоем постоянном страхе, что с ним может что-то случиться… Финнеган еще лет в шесть показал тебе, что произойдет, если ты будешь себя так вести. Но, Кловер, тебе это не помогло.
– Милый, признаю, что мне надо было рассказать тебе, что я задумала, когда он переехал в Ладлоу, но я знала, что ты будешь возражать.
– Я возражаю, потому что ты продолжаешь совершать поступки, которые гарантированно возмутят его, не говоря уже о том, что подтолкнут его как раз к тем вещам, от которых ты хочешь его оградить: к пьянкам, наркотикам, бесконечным вечеринкам и так далее…
– Я не согласна. Но мы смотрим на вещи по-разному – ты и я. И так было всегда.
– Боже, Кловер. – Тревор потер лицо и свой лысый череп. – Мы можем воспитывать его просто потому, что мы его родители, а можем воспитывать его, не забывая при этом, что тоже когда-то были молодыми. Как ты думаешь, что из этого соответствует тому, что происходит между тобой и Финном?
– Соответствует? Ты это о чем? Говоришь прямо как мой отец. Но речь не о нем. И не о моей матери. И не о твоих родителях или родственниках, собиравшихся за столом большой счастливой семьей, чего я не смогла тебе дать, хотя ты и очень этого хотел, и за что я прошу у тебя прощения, согласен?
Очень умно, подумал Тревор, но он не собирается продолжать этот спор.
– Согласен. Полностью, – сказал он. – Речь только о нас двоих. О том, чем для каждого из нас является Финн, и о том, какое отношение ко всему этому имеет Газ Раддок.
– О каком отношении ты говоришь? Я просто попросила Газа присматривать за сыном. Точка.
– Да неужели? И больше ничего? И ты хочешь, чтобы я поверил, что такая просьба возникла на пустом месте?
– Эта просьба основана на том, что Газ день и ночь мотается по Ладлоу. Он много видит, много слышит. Так как ты думаешь, сложно ли ему будет сообщить мне, как у Финна идут дела? Мальчик оказался в совершенно новой для себя обстановке: вдали от дома, под одной крышей с друзьями из колледжа, открытый всему тому, от чего раньше был защищен. Да, я волнуюсь и, честно говоря, не понимаю, почему ты так спокоен. И почему это тебя и раньше никогда не волновало?
– Да потому, что невозможно каждую секунду держать ребенка под колпаком. Если ты попытаешься закутать его в вату…
– А я этого не делаю. – Кловер слезла с тренажера, подняла с пола одно из полотенец и энергично растерлась им. – Почему ты никак не хочешь видеть, что я, как могу стараюсь всегда быть рядом?.. Ладно. Я не хочу обсуждать это, как будто я какая-то дефективная мать, которая никак не может прекратить вмешиваться в жизнь своего сына. Если ты считаешь, что должен рассказать Финнегану о том, что организовала его мать ради его же собственной пользы, – что ж, вперед!
Сказав это, она взяла еще одно полотенце и бутылку с водой, оставив Тревора сидеть там, где он сидел. Наступило время для работы с весами, но, по-видимому, Кловер решила, что сегодня может обойтись и без этого.
Тревор подумал, что ему необходимо выпить кофе. Он прошел на кухню, чтобы приготовить его. И только когда наверху послышался шум душа, до него дошло, что Кло вновь сорвала ту беседу, к которой он готовился. И сделала это, заговорив о Финнегане.
Чертовски умная женщина. Он так и не узнал ничего из того, что она с самого начала решила ему не говорить.
Ладлоу, Шропшир
Линли только вылез из душа, когда зазвонил его мобильный. Он надеялся услышать Дейдру, но это оказалась Изабелла. Инспектор не очень был готов выслушать то, что суперинтендант собиралась сообщить ему в семь часов утра, поэтому позволил телефону переключиться на голосовую почту и вернулся в ванную – если ее можно было так назвать, – чтобы побриться.
Его впитанное с молоком матери желание во всем быть джентльменом, из-за которого он позволил Барбаре Хейверс занять бывшую комнату Изабеллы, на этот раз вышло ему боком. Кровать в его номере была настолько ужасной, что прошлой ночью он снял с нее матрас и спал на полу. Ванная комната могла подойти только карлику, а сама душевая кабина была меньше телефонной будки. Над умывальником висело единственное овальное зеркало – в комнате ничего подобного не было, если только не считать таковым экран антикварного телевизора, в который, по его мнению, можно было смотреться, когда сам телевизор был выключен, шторы задернуты, а лампы горели вполнакала. То мутное изображение, которое в этом случае можно было рассмотреть, могло как-то помочь, но лишь как способ увидеть внешние очертания предмета.
Он как раз стирал остатки конденсата с зеркала в ванной, когда телефон зазвонил еще раз. Томас подошел к нему и с удовольствием увидел, что звонит Дейдра.
Когда он ответил, она сказала:
– Думаю, что прежде всего мне надо поинтересоваться, занимается ли Барбара своей чечеткой, как ей было велено.
– Так как я уступил ей бо́льшую по размеру комнату, у нее должно быть достаточно места для этого. А вот хватает ли у нее для этого силы духа, еще предстоит выяснить.
– Может быть, мне позвонить Доротее и посоветовать ей провести с Барбарой духоподъемную беседу?
– Ты же знаешь, как Барбара относится ко всем этим накачкам. Думаю, что пусть лучше Ди будет приятно удивлена, когда увидит Барбару в действии. Будем надеяться, что ее туфли для чечетки будут мелькать с невероятной скоростью. То есть так, как и должны мелькать туфли для чечетки. Хотя я в этом не совсем уверен. Хочу сказать, что я все еще продолжаю подогревать интерес, хоть и не говорю Ма, что ждет ее впереди.
– Ты очень жесток.
– «Чтоб добрым быть, я должен быть жестоким»
[161], – хотя я не думаю, что такая мысль могла бы понравиться Офелии… Как ты, милая? Уже в зоопарке или еще дома?
Повисла пауза. Это из-за «милой». Но он облегчил ей жизнь своим вопросом, и она ухватилась за него:
– Дома, Томми. Но мне кажется, я должна ехать в Корнуолл.
«Вот в чем настоящая ирония судьбы», – подумал Линли, хотя и понимал, что она не собирается заезжать в Ховенстоу, чтобы пожать руки членам его семьи.
– Что-то случилось? – спросил Томас.
– В общем, да. – Он услышал, как Дейдра вздохнула. «Интересно, – подумал Линли, – в каком месте своей квартиры она сейчас находится?» – и представил себе, как она в кухне, которую сама переделала, стоит перед французским окном, выходящим на руины заросшего сорняками сада. Она уже приготовила себе капучино без подсластителя. Она стоит на «кухонном островке»
[162] и как раз повернулась, чтобы выпить его. Одета она не для работы, а для поездки в Корнуолл, поэтому ее одежда должна быть удобна для путешествия, а рыжеватые волосы убраны со лба назад. Линзы очков тщательно протерты, и все вчерашние следы с них аккуратно убраны.
