Возвращаясь домой после встречи с Джеймсом и Лоуренсом, Изабелла ощущала именно то, что – она это знала – и должна была ощущать: громадную, зияющую пропасть вины, которую ничем невозможно было заполнить и которую она создала своими собственными руками. Она была виновата в страхах своих сыновей. Она была виновата в их боли. Она сама оплатила все их тревоги по поводу отъезда из дома, в котором они жили столько лет, в чужую страну, где им придется столкнуться со всеми теми проблемами, с какими дети сталкиваются в незнакомой обстановке, – начиная со школы, где им придется заводить новых друзей, и кончая перевернутым годом, в котором лето – зимой, а зима – летом. И она понимала, что у нее практически нет слов, чтобы подбодрить их.
Вернувшись из поездки в Кент, Изабелла даже думать не могла о том, что сейчас спустится по кованым ступенькам в свое полуподвальное жилище, тишина которого только еще сильнее подчеркнет те обстоятельства, что она хотела бы проигнорировать. Поэтому, припарковав и заперев машину, Изабелла направилась в сторону Тринити-роуд, решив гулять до тех пор, пока не свалится от усталости.
И она совершенно не планировала заходить в торгующий спиртным магазин. Она даже не думала искать его. Но она таки наткнулась на него, причем всего через пятнадцать минут после начала прогулки, что было хуже всего.
Изабелла убедила себя, что ей необходимо купить бутылку воды. Ей хочется пить, а так как она собирается гулять до тех пор, пока не свалится от усталости, ей необходимо поддерживать водный баланс. Поэтому, войдя в магазин, она смотрела лишь в одну точку – на огоньки в холодильнике в задней части магазина. Она не позволила себе отвлечься на что-то кроме пластиковых бутылок с водой в этом холодильнике.
С гордостью схватив одну из них, Изабелла подошла к кассе, поставила ее на прилавок и стала искать в сумке мелочь. Но когда продавщица вдруг сказала: «Ой, привет! Я живу как раз напротив вас. Вы же полицейская, правильно? Так, по крайней мере, говорит моя Ма, а она так любопытна, что знает все, что происходит в каждом доме на нашей улице», Изабелле пришлось поднять глаза. Перед ней стояла девочка лет двадцати – выбравшая из всех причудливых вещей на свете цветную татуировку в виде краба на шее, – за спиной у которой располагались полки с бутылками.
Ардери автоматически улыбнулась, как это обычно происходит, и подтвердила, что она действительно полицейская, но не думает, что знает мать девочки.
– Да вы и не можете, – рассмеялась та. – Вы ее никогда не увидите, потому что она вечно прячется за занавесками, время от времени раздвигая их. В любом случае с вас девяносто пенсов, если вам ничего больше не нужно.
Вот так Изабелла и купила две бутылки водки «Серый гусь»
[184]. И потому что всю свою жизнь жила по принципу «не смейте говорить мне, что я должна делать, не читайте мне лекции, ни на что мне не указывайте, потому что, видит бог, я буду кусаться и вы об этом пожалеете», на этом она закончила свою прогулку и вернулась домой. Одну из бутылок Изабелла положила в морозилку, а вторую открыла.
Проснулась она от воя охранной сирены на соседней улице. Сначала подумала, что все происходит вечером, потому что с улицы в ее квартиру проникали сумерки. Но потом увидела перевернутый стакан на кофейном столике, стоявшем напротив дивана, на котором она лежала. Там же, в луже чудовищно дорогого алкоголя, которому не давали разлиться приподнятые края столика, лежала и бутылка водки, которую, Изабелла была готова в этом поклясться, она оставила на кухне.
Ей казалось, что во рту у нее переночевал полк солдат. Испытывая страшную жажду, Изабелла опустила ноги на пол и увидела, что брюк на ней нет, а трусики-бикини держатся лишь на одной ноге.
На какое-то мгновение ей пришло в голову, что она могла пустить кого-то в квартиру. Но потом Ардери смутно вспомнила, как в туалете подумала, что будет гораздо проще оставить брюки валяющимися там, на полу, а потом стала хихикать над абсурдностью того, что ей приходится ходить на кухню за бог его знает каким по счету мартини. Вот только… как она могла так напиться, когда сейчас только… сколько?.. Когда прошел всего час с того момента, как она вошла в квартиру…
Изабелла посмотрела на часы, которые, слава тебе Господи, все еще были у нее на руке, и увидела, что сейчас чуть больше пяти. Она нахмурилась, потому что это могло значить только то, что ее часы остановились, или то, что время повернуло вспять, или то, что сейчас уже утро. Но в любом случае ей необходимо поспать еще пару часиков, потому что встать с кровати сейчас решительно невозможно. Правда, перед тем как снова заснуть, она решила позвонить к себе в офис и оставить послание для Доротеи Гарриман. Она скажет ей, что заболела. В конце концов, у нее «тупая» голова, а когда она последний раз брала отгул по болезни?
Этого Изабелла так и не смогла вспомнить, и она сомневалась, что Ди Гарриман ведет подобный учет.
Ладлоу, Шропшир
На Линли произвело впечатление то, что, несмотря на ранний час, Барбара Хейверс уже ждала его на улице. По-видимому, в какой-то момент вчера вечером она решила подровнять волосы. Когда он взглянул на них – естественно, косо, – она сказала:
– Наверно, мне нужно было второе зеркало, чтобы видеть виски и затылок. Век живи – век учись.
– Прекрасный девиз, – ответил Томас, – хотя и в асимметрии есть свои прелести.
– Вы никогда не задумывались, сэр, как мы любим кучи камней? – спросила сержант, махнув рукой в сторону развалин замка на другой стороне улицы. – Думаю, что мы единственная страна в мире, где по телику показывают специальные программы о той или иной куче.
– Хейверс, вы меня поражаете, – заметил инспектор. – Неужели вы изменили своим зрительским привычкам?
– Да нет, – ответила Барбара, – просто вставила новую батарейку в пульт.
– Ну вот, одним этим словом вы разрушили все мои надежды.
– А я знаю, что этот замок имеет отношение к Плантагенетам, сэр. Последний раз, когда я была здесь, этот парень, Гарри, рассказывал мне что-то о Йорках, выезжающих из замка, а я слыхала, что они были частью этого клана. Правда, он не сказал, кто именно из них. А так как я к тому времени уже здорово прокололась на Эдуардах, мне не хотелось углубляться в обсуждение монарших династий, если вы меня понимаете.
– Ну да. Понимаете, вы могли бы назвать целую кучу Эдуардов, потому что Ладлоу в те времена переходил от одной группы к другой, как теннисный мячик. Хотя неизбежно оказывался в конце концов в лапах узурпатора. Так же, как и все остальное, включая и привилегию писать историю, как это выяснилось впоследствии.
– Простите?..
– Это Гаррих Тюдор
[185], сержант. «Историю пишут победители». Ну что, поехали?
