Изабелла ждала ее на задней террасе гостиницы, вымощенной плиткой, заставленной горшками с яркими цветами и выходящей на лужайку, полого спускающуюся к берегу реки. Она сидела в одном из садовых кресел и что-то быстро набирала в своем мобильном. Решив, что это может быть сообщение о ее собственном прерванном визите в Шрусбери, Барбара захотела остановить Ардери до того, как та нажмет кнопку «отправить», потому что на свете существовал только один человек, которому суперинтендант могла бы сообщать о ее проколах.
– А вот и мы, командир, – сказала она веселым голосом и, подойдя к суперинтенданту, вытащила из-за стола еще одно кресло и уселась. – Вы совершенно правы. Мне очень жаль. Иногда меня действительно заносит. Больше этого не повторится.
– Этого не повторится потому, что мы здесь закончили, – сообщила Ардери.
Барбара попыталась найти успокоение в том, что суперинтендант употребила множественную форму местоимения.
– Но здесь остался еще один парень, – сказала она. – Он явно напрашивается на разговор. С вашего разрешения. Я видела его неподалеку, у меня есть его имя, и о нем не упоминается ни в одном из отчетов КРЖП.
Ардери положила мобильный на стол. Барбара позволила себе хотя бы на одно мгновение почувствовать облегчение, поскольку ей удалось отсрочить отправку электронного сообщения в Лондон и дальше, прямо в офис помощника комиссара Хильера. Теперь ей надо так уболтать суперинтенданта, чтобы она вообще о нем забыла.
– И что же это за парень? – поинтересовалась Ардери.
– Его имя – Гарри. Фамилия в настоящий момент неизвестна. Он бомжует в этом городе. И я думаю, что у него может быть информация, которая подтвердит обвинения против Йена Дрюитта. Он мог что-то видеть.
– Вы хотите сказать, что Гарри Как-его-там мог видеть, как Дрюитт пользовал маленьких детей в публичных местах? Вы, наверное, шутите, сержант. Мы не нашли ни одного факта, который говорил бы о том, что Йен Дрюитт – клинический идиот.
– Но этот парень, этот Гарри… Он мог видеть, как Дрюитт сажает ребенка к себе в машину, командир. Или гуляет с ним… по округе.
– А еще он мог видеть Санта-Клауса, сажающего эльфов в свои сани… У нас есть лишь предположение о Дрюитте, которое может быть как верно, так и ошибочно: или он это делал, или он этого не делал. Да и здесь мы совсем по другому поводу.
– Со всем моим уважением, командир, – сказала Барбара ровным голосом, – но было всего одно обвинение Йена Дрюитта в том, что он путается с детишками, и то анонимное. От всех остальных мы слышали: не может быть, ни за что на свете, вы все с ума посходили, если думаете такое…
В этот момент через французское окно
[108] из гостиницы на террасу выплыл Миру Мир. Он спросил у Барбары, будут ли у нее какие-нибудь пожелания. Самым большим ее желанием было взять лом и вскрыть черепную коробку Ардери, чтобы та смогла наконец понять то, что ей говорят. Но она решила, что предлагают ей нечто другое. Так как суперинтендант ничего не заказала, сержант решила последовать ее примеру, хотя, если б на кухне лежали какие-нибудь круассаны, пирожки или булочки, она с удовольствием впилась бы в них зубами. Однако Хейверс решила выбрать то, что в ее представлении было путем мудрости, и, поблагодарив, отказалась.
Ардери дождалась, когда молодой человек освободил террасу, и только после этого сказала:
– Позвольте мне повторить это в последний раз: был ли или нет Дрюитт педофилом, нас не касается и никогда не касалось. И тем не менее вы постоянно пытаетесь свернуть расследование именно на этот путь, вместо того чтобы изучать самоубийство и то, как его расследовала КРЖП, для чего нас сюда и направили. Вопрос только в этом: как это случилось и как КРЖП провела свое расследование. Мы, конечно, можем поразмышлять о том, почему один из офицеров в колл-центре принял такое идиотское решение – как можно быстрее упрятать человека в участок, вместо того чтобы подождать, пока освободятся патрульные полицейские, чтобы это сделать. Но все дело в том, что офицер принял это решение, основываясь на том, что услышал оператор по телефону. А все остальное было просто результатом колоссального бардака, во время которого мужчина предпочел убить себя, дабы не допустить, чтобы его имя, репутацию и всю жизнь втоптали в грязь.
– «Если» он убил себя, – заметила Барбара. – Поскольку то, что выглядит как самоубийство – и вы не можете с этим спорить, – вполне может оказаться убийством. А в колл-центр по поводу педофилии позвонили просто для того, чтобы его доставили в участок.
Ардери взяла сумочку со стола и медленно убрала в нее свой мобильный. Казалось, что она тянет время, чтобы успокоиться.
– Мы здесь не для того, чтобы заниматься этим, сержант. Сколько еще раз мне вам это повторять? Послушайте, я попыталась успокоить вас и ваши сомнения, переговорив с Финнеганом Фриманом, от которого не услышала ничего, кроме пылкой декларации невиновности Йена Дрюитта, – что, согласитесь, было вполне ожидаемо, – а также получила сомнительное удовольствие от беседы с какой-то его одурманенной сожительницей, постоянно упоминавшей их третьего сожителя по имени Брутал и желавшей убедить меня в том, что этот Брутал очень кстати ничего ни о чем не знает.
– Брутал?
– Брюс Касл. Но я не о нем. Я хочу сказать, что конца этому не видно, а у нас нет ни времени, ни ресурсов, чтобы продолжать все это до бесконечности.
– Я понимаю, командир. Правда. Понимаю. Но я все-таки думаю…
– Ради бога, черт побери, забудьте вы про это «я все-таки думаю…». Для нас главное то, что произошло в ту ночь, что после этого сделала детектив-инспектор Пажье и как это все рассматривала КРЖП после того, как дело передали им.
Барбара видела, что суперинтендант вот-вот встанет, и знала, что ее необходимо остановить, потому что у нее было еще кое-что. Это была совсем крохотная деталь, но в любом расследовании, как говорится, «дьявол кроется в деталях».
– Я полностью согласна со всем этим, командир, – сказала сержант. – Я читала и перечитывала все эти отчеты много раз. Именно поэтому, когда мы с Раддоком отсматривали записи с камеры наружного наблюдения, я поняла, что КРЖП изучила записи в ту ночь, когда был сделан анонимный звонок, и в ту ночь, когда произошло самоубийство. Но они не стали смотреть записи за шесть дней до звонка, потому что об этом в отчете ничего не говорится. А за шесть дней до звонка камеру повернули таким образом, чтобы позже можно было позвонить и не попасть на запись. Я хочу сказать, что если они пропустили этот факт, то вполне могли пропустить еще что-то. Например, в самом телефонном звонке, из-за чего я и поехала в Шрусбери, чтобы его прослушать.
– А они сами его прослушали? Они нашли в нем хоть что-то необычное? Да – на первый вопрос и нет – на второй. Так что вы хотели там услышать – ведь у вас есть расшифровка разговора? Греческий хор, который на заднем плане сообщает о личности звонившего? Но даже если его личность установлена – а это не соответствует действительности, – что это доказывает?
