Она сплевывает в раковину. Я сплевываю в раковину. Мы синхронно полощем щетки — бульк-бульк.
Вода льется из обоих кранов, пока мы умываемся.
Я не знаю, о чем она думает. Даже представить не могу.
Мы идем обратно по коридору, выключаем свет, забираемся в одинаковые кровати одна напротив другой.
Я лежу в темноте с открытыми глазами.
— Спокойной ночи, — говорю я.
Мейбл молчит.
— Надеюсь, ты не думаешь, что это из-за Джейкоба… — произносит она и смотрит на меня в ожидании какой-то реакции, но потом сдается. — Может показаться, будто я встретила его и забыла тебя, но это не так. Я пыталась двигаться дальше. Ты не оставила мне выбора. Накануне нашего с ним свидания я отправила тебе эсэмэску: «Помнишь о Небраске?» Я долго не спала — надеялась, что ты ответишь. Так и уснула с телефоном у подушки. Получи я от тебя хоть словечко, я бы не пошла к нему, я бы тебя дождалась, но ты молчала. Нет, я не пытаюсь внушить тебе чувство вины — теперь я все понимаю, правда. Просто хочу, чтобы ты знала, как все случилось. Теперь я счастлива — счастлива с ним, но мы бы не были вместе, если бы ты мне тогда ответила.
Мне больно это слышать, но Мейбл в этом не виновата. У меня в груди по-прежнему ноющая пустота, пропасть, страх. Я уже не могу представить, как, уступив соблазну, целую ее, не могу представить ее руки у себя под одеждой.
— Прости, — говорю я. — Я знаю, что сама исчезла.
Я по-прежнему вижу луну за окном. По-прежнему ощущаю спокойствие ночи. По-прежнему слышу, как Мейбл уверенно говорит, что Дедуля умер — что его больше нет, — и пытаюсь тоже почувствовать эту уверенность.
Я стараюсь не думать о том, что разбила ей сердце, но ничего не выходит, и мне становится еще хуже.
— Прости, — повторяю я.
— Я все понимаю, — отвечает Мейбл.
— Спасибо, что приехала.
Время тянется как резина: я засыпаю и вновь просыпаюсь, и в какой-то момент Мейбл вылезает из кровати и выскальзывает из комнаты. Ее долго нет, и я пытаюсь не уснуть до ее возвращения — и просто жду, бесконечно жду.
Когда я просыпаюсь на рассвете, Мейбл вновь лежит в постели Ханны; она прикрывает глаза рукой, и вид у нее такой, словно она прячется от наступающего дня.
Глава двадцать четвертая
Позже я снова открываю глаза, но ее уже нет рядом. Меня охватывает ужас: неужели я все пропустила, неужели она уехала, а я даже не попрощалась?..
Но на полу лежит, расстегнутая, ее спортивная сумка.
При одной мысли о том, как Мейбл повесит ее на плечо и выйдет на улицу, мне становится дурно. Каждую минуту до этого мгновения я должна потратить с умом.
Я выбираюсь из кровати и вынимаю из пакета подарки, которые купила. Жаль, у меня нет оберточной бумаги или хотя бы какой-нибудь ленточки — придется довольствоваться папиросной бумагой. Я надеваю лифчик, джинсы и футболку и причесываюсь. Почему-то мне не хочется провожать ее в пижаме.
— Привет. — Мейбл стоит у двери.
— Доброе утро, — говорю я, стараясь не расплакаться. — Я сейчас.
Я спешу в ванную и как можно быстрее иду в туалет и чищу зубы, чтобы поскорее вернуться к Мейбл. Когда я возвращаюсь в комнату, она уже застегивает сумку.
— Я тут подумала, что можно завернуть ее в твою одежду, — говорю я, протягивая вазу для родителей Мейбл.
Она забирает ее, пристраивает среди своих вещей и уже собирается вновь застегнуть сумку, когда я произношу:
— Закрой глаза и вытяни руки.
— Разве еще не рано? — спрашивает она.
— Многие обмениваются подарками в канун Рождества.
— Но твой подарок…
— Знаю. Это не важно. Я хочу, чтобы ты сейчас его развернула.
Она кивает.
— Закрой глаза, — повторяю я.
Она зажмуривается. Я смотрю на нее. Мне хочется, чтобы у нее все было хорошо. Пускай водитель такси окажется дружелюбным, а очереди в аэропорту — короткими, пусть самолет минует зоны турбулентности, а сиденье рядом будет свободным. Пусть у нее будет прекрасное Рождество. Я желаю ей много счастья — больше, чем способен вместить в себя один человек. Счастья через край.
Я опускаю колокольчик ей на ладони.
Мейбл открывает глаза и разворачивает сверток.
— Ты заметила, — говорит она.
— Позвени.
Звон долго стоит в воздухе, и мы ждем, когда он утихнет.
— Спасибо, — произносит она. — Такой красивый…
Она закидывает сумку на плечо, и меня пронзает боль, как и ожидалось. Мы вместе заходим в лифт, и, когда подходим к парадной двери, снаружи в белоснежном океане уже ждет такси.
— Ты точно уверена? — спрашивает Мейбл.
— Да, — отвечаю я.
Она смотрит в окно. Кусает ноготь.
— Ты уверена, что уверена?
Я киваю.
Она глубоко вздыхает, натужно улыбается.
— Тогда ладно. Ну, до скорой встречи.
Она подходит и крепко меня обнимает. Я закрываю глаза. Совсем скоро — уже через несколько секунд — она уйдет, и все закончится. Мы всё расстаемся, расстаемся, но никак не расстанемся. Я стараюсь продлить это мгновение — наше здесь и сейчас.
Плевать, что у Мейбл колючий свитер, плевать, что таксист уже ждет. Я чувствую, как поднимается и опускается ее грудная клетка. Мы всё стоим и стоим. А потом она отпускает меня.
— До скорой встречи, — говорю я, но слова сочатся отчаянием.
Я совершаю ошибку.
Стеклянная дверь распахивается, впускает мороз.
Мейбл выходит на улицу и закрывает за собой дверь.
* * *
Когда я жила с Джонсом и Агнес, завтраки мне готовила их дочь Саманта. Каждое утро: белый хлеб и яблочное пюре. Мы усаживались на кухонные табуретки и ставили перед собой одинаковые тарелки. Саманта помогала мне и с домашними заданиями, но, помнится, я старалась обращаться с такими просьбами как можно реже. Обычно она принималась тереть лоб и причитать, что учила это миллион лет назад, но в конце концов находила решение и объясняла его мне.
Однако я гораздо больше любила слушать ее болтовню о журналах, потому что она обожала о них рассказывать. Я узнала, что такое «вождение в нетрезвом виде», потому что Пэрис Хилтон и Николь Ричи были задержаны по этой статье полицией. Узнала о свадьбе Тома Круза и Кэти Холмс. И с каждым новым выпуском я все лучше разбиралась в звездах шоу-бизнеса.
Я редко видела Джонса и Агнес до школы, потому что они поздно ложились и вверяли Саманте организовывать мое утро. С тех пор она всегда была со мной добра и бесплатно красила мне ногти.
