Комнату наполнил запах эвкалипта.
Я намылила голову и смыла шампунь несколько раз, пока бутылочка не опустела. Отмыла лицо и тело гелем. Нанесла на волосы кондиционер и подождала подольше. В Калифорнии мы вечно переживали из-за засухи и экономили воду, но теперь я была далеко.
— Теперь я далеко, — прошептала я.
Я постояла еще. Горячая вода все лилась. Я знала, что могу смыть грязь с головы и тела, но с диким взглядом ничего не поделаешь, вот что хуже всего.
Я велела себе просто дышать.
Я вдыхала.
Я выдыхала.
Снова и снова. Пока не осознала, что я в душе, в общежитии, в Нью-Йорке. Пока я все это не осознала.
Надевать обратно грязную одежду было кощунством. Я выбрала относительно чистые вещи, а остальные запихнула в стиральную машинку и засыпала порошок из автомата. После я отправилась в магазин при колледже в надежде прикупить пару вещичек на замену.
В магазине царила суматоха: студенты с родителями толпились в проходах, разглядывая всяческие безделушки и возмущаясь ценами на учебники; новоиспеченные первокурсники ныли и суетились из-за каждой мелочи. Единственная, кто пришла в одиночестве, я невидимкой проскользнула мимо них в отдел с одеждой.
Один взгляд на полки поверг меня в ужас.
Не знала, что в колледжах существует такой патриотизм: там были футболки и поло, толстовки и треники, шорты и боксеры, трусики и лифчики, пижамы и маечки, носки, тапки — и даже платья! — и все это — в фирменной цветовой гамме колледжа, с его эмблемой и изображением талисмана.
И все — невероятно чистое.
Я купила охапку шмоток долларов на триста. А проведя картой по терминалу, наконец по-настоящему осознала, что когда-нибудь деньги у меня закончатся. Нескоро, но время пролетит быстро. Если я не найду какой-нибудь заработок, то через год останусь без гроша.
Оплатив покупки, я попросилась в примерочную и там переоделась. На задней стороне трусиков красовался талисман колледжа. Это было забавно, хотя оценить юмор могла только я. Лифчик был спортивный (раньше я таких не носила), но все равно симпатичный. Так как на улице стояла жара, я натянула хлопчатобумажные шорты — благодаря своей блондинистости я могла оголять ноги, даже если давненько их не брила. Последней я надела футболку: она была неглаженая, вся в магазинных складках.
Я посмотрела на себя в ростовое зеркало.
Чистые, прямые, все еще чуть влажные волосы. Одежда по размеру. Запах, как из спа. Я выглядела как самая обычная девчонка.
По пути обратно я заглянула в прачечную, но вместо того чтобы положить вещи в сушилку, просто выбросила их в мусорное ведро.
Когда я вернулась, Ханна была в комнате — в этот раз вместе с родителями. Ее мама заправляла постель, а отчим вешал на стену афишу бродвейского мюзикла «Богема»
[28], обрамленную рамкой.
— Привет, — сказала я, остановившись в дверях.
Часто ли нам выпадает возможность сделать что-то заново, и сделать правильно? Первое впечатление можно произвести лишь единожды — если, конечно, новый знакомый не обладает особым, редким великодушием. Не таким, которое делает поблажку, вроде: «Попробую узнать ее поближе, может, она окажется неплохой», — а настоящим великодушием, которое говорит: «Нет. Я в это не верю» и «Я знаю, ты способна на большее. Так докажи».
— Ты, наверно, Марин? — спросила мама Ханны. — Нам не терпится с тобой познакомиться!
— А теперь скажи, — добавил ее отчим, — как правильно: Марин как болгарин или Марин как мандарин!
— Как мандарин, — ответила я. — Очень приятно с вами познакомиться.
Я пожала им руки.
— Рада познакомиться, Марин, — сказала Ханна, и мы улыбнулись друг другу так, словно виделись впервые. — Надеюсь, ты не возражаешь, что я заняла эту сторону?
— Конечно, нет.
— А твоя семья уже уехала? — спросила мама Ханны.
— На самом деле они просто не смогли приехать, так что для меня самостоятельная жизнь уже началась.
А отчим Ханны сказал:
— Ну тогда подключай нас! Мы с радостью поможем.
— У тебя есть постельное белье? — спросила мама Ханны, расправляя покрывало на кровати у дочери.
Я помотала головой. Голый матрас приковывал взгляд. Интересно, о чем я еще не подумала?..
— Мама привезла мне слишком много комплектов, — вдруг вставила Ханна.
— Верно, — подхватила та.
Вскоре половина комнаты, принадлежавшая Ханне, выглядела так, словно она жила тут уже несколько месяцев. С моей же стороны все было совсем пусто, если не считать постельного белья в красную полоску, мягкой подушки и кремового пледа.
— Огромное спасибо! — поблагодарила я ее родителей, когда они собрались уходить. Я старалась говорить небрежно, хотя чувство было такое, словно они спасли мне жизнь.
С тех пор Ханна постоянно меня спасала. Она спасала меня тем, что никогда ни о чем не расспрашивала, а вместо этого читала вслух о пчелах, ботанике и эволюции. Она спасала меня, давая поносить и не требуя вернуть одежду. Спасала, сидя рядом в столовой и меняя тему разговора, стоило кому-то задать вопрос, на который я не могла ответить. Спасала чтением вслух, поездками за территорию колледжа и походами в магазин. Спасала своими зимними ботинками.
Глава двадцать шестая
Я беру из ящика Ханны пару булавок и подхожу к своей пустой пробковой доске. Затем прикрепляю к ней гирлянду из снежинок и отправляю Ханне фото. Она отвечает мгновенно: два эмодзи «дай пять» и сердечко посередине.
Какое приятное, теплое чувство… Я хочу сделать что-нибудь еще.
Я достаю из пакета новый цветочный горшок и ставлю его на стол. Пеперомия разрослась, ее листья налились влагой и заблестели. Я осторожно вытаскиваю корни из пластикового горшка, высыпаю остатки земли в горшок Клаудии, укладываю корни в центр и утрамбовываю вокруг них землю; поливаю цветок водой, которую не допила Мейбл. Надо будет раздобыть еще земли, но пока хватит и этого.
Я отхожу в другой конец комнаты, чтобы взглянуть на свой стол со стороны.
Две желтые миски, розовый горшок с лиственным растением, гирлянда из бумажных снежинок.
Мило, но чего-то не хватает.
Я подтаскиваю стул к шкафу и залезаю на него, чтобы дотянуться до верхней полки. Там лежит только одна-единственная вещица — фото моей двадцати двух летней мамы, греющейся на солнце. Я беру у Ханны четыре серебристые булавки, выбираю на доске подходящее местечко — справа от снежинок — и втыкаю булавки у уголков снимка так, что они придерживают фото, не оставляя следов или дырок. Это большая фотография, размером где-то двадцать на двадцать пять сантиметров, и она полностью преображает мой угол.
