— Ты будешь что-нибудь есть? Мы уже подошли к сладким блюдам, а ты еще ничего себе не взяла.
Одри стояла у стойки ресторанчика самообслуживания, держа в руках пустой поднос. Виолетта уже взяла себе салат и бутерброд и сейчас вопросительно смотрела на дочь. У Одри задрожали губы.
«Господи, только не сейчас! Не здесь».
Виолетта заметила, что с дочерью что-то не так.
— Давай присядем, — сказала она. — Еду выберем чуть позже.
Одри, идя между столами с пустым подносом в руках и слыша у себя за спиной шаги своей явно встревоженной матери, показалась себе глупой капризной девочкой.
— Вон туда, — сказала Виолетта.
Они обе присели за стол.
Виолетта специально выбрала отдельно стоящий столик в дальнем углу этого немноголюдного и уютного ресторанчика.
Одри до самого последнего момента было невдомек, что когда она еще только входила в калитку «Винди-Коттеджа», ее мать уже начала догадываться, почему приехала ее дочь. Субботние хождения по магазинам, энергичная подготовка к отъезду, напускное легкомыслие матери были всего лишь попытками не позволить ей, Одри, замкнуться в себе, попытками заставить ее обратить взор в будущее, а не зацикливаться на текущих проблемах (как она всегда раньше и делала). Когда они сели за столик лицом друг к другу и Одри увидела складки у рта матери, свидетельствующие о ее обеспокоенности, девушка вдруг поняла все это.
— Прости меня, — сказала Одри, с трудом сдерживая слезы. — Тебя, я вижу, воодушевила вся эта затея, а я… а мне теперь кажется, что поехать во Францию было бы ошибкой. У меня нет ни малейшего желания куда-то уезжать. Да, я не хочу никуда ехать, я хочу всего лишь…
— Я знаю, — перебила ее Виолетта. — Ты хочешь побыть в одиночестве у себя дома. Хочешь рухнуть на диван и горько плакать, горевать по поводу навалившихся на тебя напастей до тех пор, пока не почувствуешь себя бесконечно несчастной и не заснешь от нервного истощения. Однако я тебе этого не позволю. Не позволю тебе мучиться. Мы с тобой поедем в эту чертову долину реки Луары и будем пялиться там на чертовы замки. Будем делать все, что только можно делать. И вот что я тебе еще скажу, девочка: ты будешь наслаждаться этой поездкой. Да, ты, несмотря ни на что, будешь ею наслаждаться и убедишься в том, что земля все еще вертится, хотя тебе сейчас и кажется, что она остановилась.
— Я… — Одри не знала, что и сказать. — Боже мой, мама! Что я наделала! Я вышвырнула свою жизнь в окно!
— Молодежь никогда не ломает себе голову над тем, что ждет ее в будущем — по крайней мере, не делает этого тогда, когда нужно было бы делать. А потому мир, в вашем представлении, рушится слишком уж легко. — Виолетта, слегка наклонившись над столом и подавшись вперед, приблизила лицо к лицу дочери. — Одри, ты сейчас в расцвете лет, а потому тебе предстоит еще очень много для себя открыть и очень много сделать.
— Мама, мне очень хотелось родить ребенка. Теперь же мои мечты о создании семьи… Когда мне ее создавать? Боже милосердный, мне ведь уже тридцать два года!
Виолетте была вполне понятна боль, которую испытывала ее дочь, однако она твердо решила заставить Одри взглянуть на сложившуюся ситуацию другими глазами. Она прекрасно знала свою дочь и на этот раз не собиралась позволять ей ходить по краю пропасти, как та обычно делала, столкнувшись с серьезными проблемами.
— Я знаю, что твоя жизнь совсем не такая, как раньше…
— Моя жизнь — полное дерьмо!
— Молодые женщины сейчас хотят быть независимыми, иметь семью, оставаться красивыми в течение долгих-долгих лет, быть образованными, получать от жизни удовольствие, читать интересные книги и посещать культурные мероприятия. Но все это не так-то просто. Нужно научиться себе отказывать. Не во всем, лишь кое в чем, в мелочах. Одри, ты смотришь вдаль. Ты всегда поступала именно так, а потому не видела того, что находится совсем близко — можно сказать, под самым твоим носом.
— Под самым моим носом никогда не было ничего стоящего, — ответила, едва не всхлипнув, Одри.
— Нет, было. И сейчас есть. Самое главное, что у тебя есть, — это ты сама, а ты никогда этого раньше не понимала. — Виолетта сделала паузу, чтобы увидеть, как реагирует на ее слова Одри, а затем продолжила: — Я слышала от тебя разглагольствования о чувстве собственного достоинства, о самолюбии и о позитивном отношении к жизни, однако вижу, что ты во всем этом ничегошеньки не понимаешь. Ты всегда была чрезмерно требовательна к себе, всегда была самым суровым своим судьей, никогда ничего себе не прощала. И до сих пор ты продолжаешь поступать именно так. Никто не приносит тебе столько вреда, сколько ты сама. Ты никак не можешь обрести себя и все время что-то ищешь. Мне кажется, что ты и сама не понимаешь, что именно ты ищешь.
Одри смутили суровые слова матери, однако она вынуждена была признать, что та во многом права. Она всегда за что-то напряженно боролась — то за достижение вполне реальной цели, то за осуществление какой-нибудь заоблачной мечты, — и при этом зачастую забывала о том, кто она такая и что из себя представляет. Ей необходимо было заполнять пустоту достижениями, успехами, победами, но, однако, как бы она в этом ни преуспела, ее жизнь отнюдь не становилась по-настоящему насыщенной.
— Тебе необходимо взглянуть на свою жизнь изнутри — глазами женщины, не думая при этом ни про Джона, ни про свою работу. Самым важным для тебя должна быть ты сама.
— А скажи мне, мама, ну кто я такая, если у меня больше нет работы? Кто я, если у меня уже нет цели в жизни?
— Вот это тебе как раз и нужно выяснить!
— Все это пустые слова! Как, черт побери, это можно выяснить?
Виолетта понимала, что дочери необходима хорошая встряска, и полагала, что — в кои-то веки — эту встряску устроит ей она, ее мать. Ей было очень больно смотреть на страдания Одри, однако она понимала, что так уж устроена жизнь и что никто не сможет облегчить дочери ее страдания. Никто, кроме нее самой.
Одри, вдумавшись в слова матери, удивилась ее проницательности и, взглянув на нее покрасневшими от навернувшихся слез глазами, спросила:
— Откуда… откуда тебе все это известно? Почему ты…
— А потому, что я живу на свете намного дольше, чем ты.
— Но ведь ты же не… Я хочу сказать, что у тебя был муж, дом, семья… А еще ты…
— А еще я нигде не работала.
Виолетта немного помолчала, а затем продолжила:
— Возможно, именно поэтому у меня было больше времени на размышления. Люди твоего поколения живут в ускоренном ритме. Вы все время куда-то спешите — и на работе, и в тех модных заведениях, в которых, как вам кажется, вы развлекаетесь и отдыхаете. Но на самом деле у вас почти нет времени на то, чтобы по-настоящему заняться собой. Вы ходите в спортивный зал. Ради себя? Нет, ради того, чтобы вас считали привлекательными другие. Я уверена, что в некоторых компаниях целлюлит у женщины может стать поводом для насмешек, которые заставят ее покинуть эту компанию. — Виолетта пыталась произнести эти слова в виде шутки, однако при этом подумала, что, к сожалению, это не шутка, а реалии жизни. — А еще таким поводом может стать отсутствие у нее автомобиля престижной марки, или одежды от популярного кутюрье, или часов какой-нибудь офигенной фирмы… Ваша жизнь — сплошная показуха, вы слишком дорожите мнением окружающих людей и потому не пытаетесь разобраться в себе, не пытаетесь понять, кто вы на самом деле. Общество оказывает на вас все большее и большее давление, и вы не отдаете себе отчета в том, что общество-то это формируется не кем-нибудь, а вами — каждым из вас. Я с удовольствием вспоминаю, как приятно мне было прогуливаться тихими вечерами, скажем, в октябре, когда уже начинали опадать с деревьев листья, или же сидеть дома, наблюдая за тем, как вы — ты и твой брат — играете своими игрушками. Я жила простыми человеческими радостями. Вашему же поколению простых радостей уже недостаточно. Вы не хотите ограничиваться ими, однако даже все то, что вы выдумываете для себя, вас все равно не удовлетворяет… Я видела, как ты в гонке непонятно за чем постепенно теряла себя. Видела, как в твоей жизни происходили взлеты и падения и как ты при этом не роняла ни единой слезинки — ни радостной, ни горестной. Сейчас ты говоришь, что угробила свою жизнь. Так ведь это и есть твой способ существования — разрушать то, что создано в течение долгого времени ценой огромных усилий. Видимо, что-то в твоей прежней жизни было неправильным.
