Она пыталась быть справедливой по отношению ко всем — и в первую очередь по отношению к своей матери, — однако при этом чувствовала себя обманутой всеми, кого любила и с кем была неразрывно связана история ее жизни — жизни, расстилавшейся позади подобно сказочному ковру, сотканному из воспоминаний ее — безвозвратно ушедшего в прошлое — детства. Каждый раз, когда Одри обращала взор в прошлое, она видела «Виллоу-Хаус» и те приятные события, которые там происходили. Она всегда чувствовала себя счастливой, думая о том, что в ее жизни происходили эти события и что она выросла в семье, которую считала благополучной. Когда Одри пошла в школу и стала там общаться с девочками своего возраста, она имела возможность увидеть, как жизнь некоторых из них омрачается разводом родителей, как ими почти не интересуются их бабушки и дедушки и даже как им приходится переходить в школу-интернат, потому что у родителей нет на них времени. Детство Одри было наполнено семейными застольями, выездами на природу, поездками в Лондон вместе с тетей Дженни, историями, рассказываемыми вечером у камина. Во время таких посиделок дедушка обычно дремал, сидя с трубкой во рту, и лишь иногда качал головой, чтобы показать, что он не спит. Даже сейчас, вспоминая об этом, Одри не могла не улыбнуться. Да, ее детство было счастливым. Она помнила, как однажды среди родителей ее сверстниц пронеслась прямо-таки настоящая эпидемия разводов. Некоторым из ее подружек тогда пришлось перейти в другую школу, потому что их родители, разведясь, сменили место жительства. Почти всегда в подобных случаях матери девочек переезжали на какое-то время к своим родителям и забирали с собой дочерей. Одри пришлось тогда расстаться с лучшей школьной подругой — Джудит. Они, правда, потом некоторое время переписывались, но когда обе перешли из начальной школы в среднюю, их переписка постепенно сошла на нет. Где, интересно, Джудит сейчас?
Одри стала искать объяснения. Могла ли она обвинять свою мать в том, что та захотела, чтобы ее жизнь шла своим чередом, и упрятала воспоминания в самый дальний ящик памяти? А может, Виолетта была всего лишь одной из пешек, не играющих почти никакой роли в повседневной жизни «Виллоу-Хауса»? Неужели дедушка и в самом деле полностью подчинил всех своей воле?
Дедушка Теобальд, учивший Одри ездить верхом — учивший очень терпеливо, потому что в раннем детстве она ужасно боялась лошадей… Теперь Одри даже не представляла свою жизнь без верховой езды, без долгих прогулок по лугам и полям на своем пони с длиннющим именем Серебристый Черноволосик.
Одри, поежившись от охватившего ее озноба, поплотнее запахнула жакет. Она вдруг осознала, что, возможно, ей еще многое следовало бы узнать обо всех тех, кто был частью ее жизни. Ее охватил гнев из-за того, что она жила словно с повязкой на глазах. Но что Одри могла поделать, если во время того трагического события — смерти тети Джейн — она была еще ребенком? Интересно, а до какого возраста она была ребенком?..
Девушка решила вернуться в гостиницу.
Мать сидела на диване в вестибюле, листая французские журналы. Заметив дочь, Виолетта внимательно посмотрела на нее поверх очков, закрыла журнал и, поднявшись с дивана, направилась ей навстречу.
— Уже поздно, а ты не спишь, — сказала Одри.
— Кто бы говорил! Тебе самой что, спать не нужно?
Виолетта, похоже, пребывала не в самом лучшем расположении духа.
— Пойдем, мне нужно кое-что тебе рассказать, — мрачно сказала она.
16
— Я все никак не могу поверить, что ты сделала операцию по перевязке маточных труб, даже не посоветовавшись с папой.
Они находились в церкви Сент-Эньян. Виолетта зачарованно разглядывала фрески на своде как раз над клиросом. Прошедшая ночь была долгой: мать и дочь проговорили едва ли не до самого утра. После этого многочасового разговора Одри была уже не так рассержена на весь мир, как раньше. Она начала потихоньку отдаляться от своих воспоминаний и воспринимать их как зрелая женщина тридцати двух лет, а не как двенадцатилетняя девочка.
— Если хочешь услышать от меня правду, то могу тебе сказать: я и сама до сих пор не могу в это поверить.
Виолетта медленно шла по церкви, не отрывая взгляда от свода.
— А ты рассказывала об этом тете Шарлотте? — с любопытством спросила Одри, разглядывая внутреннее убранство церкви.
— Нет. Об этом знал только доктор Вудхаус — тот, который сделал мне операцию. Теперь знаешь и ты.
— Вот уж не думала, что ты сможешь поступить, как суперсовременная женщина.
Виолетта резко остановилась и пристально посмотрела на дочь.
— Что характерно для сегодняшних молодых леди — вы считаете, что это вы привнесли в жизнь женщины все то, что есть в ней современного — от стремления к независимости до противозачаточных средств. — Виолетта даже не пыталась скрывать свое раздражение. — Сегодня, конечно, все это стало гораздо доступнее, однако есть вещи и явления, которые существуют столько же, сколько существует на земле человек. Тебе известно, что, например, в семнадцатом веке женщины засовывали во влагалище маленькую губку, пропитанную уксусом, в качестве противозачаточного средства?
Одри впилась взглядом в лицо матери.
— Эта губка, насколько я понимаю, была своего рода предшественницей противозачаточного колпачка, да? — спросила она шутливым тоном, пытаясь ослабить возникшее между ними напряжение.
— Ты должна понимать, что все женщины во все эпохи сталкивались с одинаковыми проблемами. — Виолетта снова медленно пошла вперед, одновременно и разговаривая, и разглядывая внутреннее убранство церкви. — Большинство женщин, обвиненных в колдовстве, в действительности занимались изготовлением различных лекарственных снадобий, а некоторые из них помогали делать аборты или готовили средства, предотвращающие беременность. Женщины всегда имели в своих руках определенную власть. То, чем сейчас обладаете вы, современные женщины, является всего лишь результатом усилий всех тех женщин, которые жили до вас, и многим из них, как тебе известно, пришлось за это поплатиться. — Виолетта оглянулась и поймала взгляд Одри. — Чем, по-твоему, можно было заниматься в далекие времена, когда не было ни телевидения, ни баров, ни дискотек? А может, ты думаешь, что и секс изобрели люди твоего поколения? — Она не на шутку рассердилась. — Сегодня очень многое стало гораздо проще, чем раньше, — можешь мне поверить. — Она осмотрелась по сторонам, словно ища выход, и направилась к капелле Чудотворной Богоматери. — Прекрасно, — сказала женщина с таким видом, как будто эта капелла была именно тем помещением, в котором ей сейчас хотелось находиться.
Виолетта поискала взглядом место, с которого было бы удобнее разглядывать потолок с росписями XV века. Она выбрала стул в первом ряду и села на него, а Одри уселась на стул по другую сторону центрального прохода, застеленного длинным ковром.
Одри вспомнился рассказ матери о том, как дедушка Теобальд отнял у нее Сэма, когда тому было восемь лет. Девушка никогда раньше об этом не задумывалась. Сэм был для нее старшим братом, о котором она знала очень мало, потому что он сначала учился в школе-интернате, а затем — в университете. Когда Одри родилась, Сэм был в школе. Это был его первый год обучения. В общем, у них не было возможности вырасти вместе. Когда Сэм приезжал на каникулы домой, он общался в основном с мужчинами и не очень-то интересовался младшей сестрой. Он взирал на Одри с некоторым пренебрежением — как будто считал ниже своего достоинства общаться с девчонкой. Теобальд не только добился того, чтобы Сэма отправили учиться в школу-интернат, но и лично учил его всему, что должен знать юноша — а затем уже и мужчина — его круга, и усилия дедушки, надо признать, не пропали даром: Сэм оправдал его ожидания. Даже когда дедушка Теобальд умер, Сэм вел себя хладнокровно и невозмутимо, то есть неизменно сохранял самообладание — как и подобает мужчине его круга. Девушка прекрасно помнила, как выглядел ее брат во время похорон: в элегантном черном костюме, чопорный и надменный, с бесстрастным взглядом, с напомаженными и зачесанными назад волосами. Со стороны казалось, что он явился не на похороны своего дедушки, а на торжественную церемонию по поводу окончания университета. Когда Виолетта с еле сдерживаемым гневом рассказала обо всем этом Одри, та прониклась к матери сочувствием и подумала, что теперь она гораздо лучше понимает, что представляет собой ее — мало знакомый ей и всегда державшийся отчужденно — старший брат.
