Об этом младшая услышала впервые и возмутилась:
— Ты еще вообще никого не выбрала. Говоришь это просто из вредности.
— А почему это она берет нашего щенка?
Вмешался отец:
— Ну-ну. У нас больше щенков, чем нужно.
— Керис могла бы сначала спросить меня!
— Да, могла бы, — кивнул отец, прекрасно зная, что Алиса вредничает. — Не делай больше так, Керис.
— Хорошо, папа.
С кухни вышла кухарка с кувшинами и кружками. Научившись говорить, младшая дочь стала называть кухарку Татти, никто не знал почему, но прозвище закрепилось. Отец поблагодарил:
— Спасибо, Татти. Садитесь за стол, девочки.
Гостья мялась, не понимая, пригласили ее или нет, но Керис кивнула: обычно отец приглашал к столу всех, кто находился в доме. Татти долила отцу эля, затем разбавила его водой для детей. Гвенда залпом выпила кружку, и Керис поняла, что подруга не часто пьет эль: бедняки довольствовались сидром из диких яблок. Затем кухарка положила перед каждым по толстому куску ржаного хлеба величиной в квадратный фут. Гвенда взяла свой кусок и начала есть. Керис догадалась, что та никогда прежде не обедала за столом.
— Подожди, — мягко сказала она, и девочка положила хлеб на стол.
Татти внесла окорок на доске и блюдо с капустой. Отец взял большой нож и принялся резать окорок, раскладывая куски на хлеб. Гвенда большими глазами смотрела на свою огромную порцию мяса. Керис ложкой положила на мясо капусту. С лестницы торопливо спустилась горничная Илейн.
— Мистрис, кажется, хуже. Мистрис Петронилла говорит, что нужно послать за матерью Сесилией.
— Так беги в аббатство и попроси ее прийти, — отозвался отец.
Горничная заторопилась.
— Ешьте, дети. — Эдмунд наколол на нож кусок горячего окорока, но Керис видела, что обед не доставляет ему удовольствия, — он смотрел куда-то далеко-далеко.
Гвенда съела немного капусты и прошептала:
— Божественная еда.
Керис положила в рот капусту, сваренную с имбирем. Новая подруга из Вигли, наверно, ни разу не пробовала имбирь — его могли позволить себе лишь богатые.
Спустилась Петронилла. Положив окорок на деревянную тарелку, отнесла наверх, но через несколько минут вернулась с нетронутой едой и села за стол, поставив тарелку перед собой, а кухарка принесла ей хлеба.
— Когда я была маленькая, у нас в Кингсбридже ежедневно обедала только одна семья, — начала она. — Кроме постных дней — мой отец был очень набожен. Он первым начал торговать шерстью напрямую с итальянцами. Теперь все это делают. Хотя мой брат Эдмунд — самый главный.
Керис потеряла аппетит, и ей пришлось очень долго жевать, прежде чем удалось проглотить. Наконец пришла мать Сесилия, маленькая, бодрая, успокоительно деловитая, и с нею сестра Юлиана, простая женщина с добрым сердцем. Девочке стало легче, когда она увидела, как обе поднимаются по лестнице: чирикающий воробышек, а за ним вперевалку — курица. Чтобы снять жар, они обмоют маму розовой водой, и запах поднимет ей настроение.
Татти внесла яблоки и сыр. Отец рассеянно очистил яблоко. Когда Керис была маленькая, он всегда давал ей ломтики, а сам съедал шкурку.
Спустилась сестра Юлиана, на ее круглом лице застыло тревожное выражение.
— Настоятельница хочет, чтобы мистрис Розу осмотрел брат Иосиф. — Иосиф считался лучшим врачом монастыря, поскольку учился в Оксфорде. — Я схожу за ним. — Монахиня выбежала на улицу.
Отец отложил очищенное яблоко, так и не дотронувшись до него. Керис спросила:
— Что же будет?
— Не знаю, лютик. Пойдет ли дождь? Сколько мешков шерсти понадобится флорентийцам? Подхватят ли овцы ящур? Родится девочка или мальчик со скрюченной ногой? Никто не знает, так ведь? Это… — Отец отвернулся. — Потому-то так тяжело.
Он протянул дочери яблоко. Керис передала яблоко Гвенде, которая съела его целиком, с сердцевиной и косточками. Через несколько минут пришел брат Иосиф с молодым помощником, в котором Суконщица узнала Савла Белую Голову, которого прозвали так из-за пепельно-белых волос — тех, что остались после монашеского пострижения. Сесилия и Юлиана сошли вниз, освободив место в маленькой комнатке монахам. Настоятельница села за стол, но есть ничего не стала. У нее были мелкие заостренные черты лица: маленький тонкий нос, подвижный взгляд, выступающий подбородок. Монахиня с любопытством посмотрела на Гвенду и спросила:
— Ну и кто эта маленькая девочка, и любит ли она Иисуса и его Святую Матерь?
— Я Гвенда, подруга Керис.
И с беспокойством посмотрела на дочь хозяина, как будто испугавшись, что это прозвучало дерзко. Та спросила:
— Дева Мария поможет моей маме?
Сесилия приподняла брови.
— Какой прямой вопрос. Вижу, ты настоящая дочь Эдмунда.
— Все за нее молятся, но никто не может помочь.
— А знаешь почему?
— Может, помощи никакой и нет, просто у сильных людей все хорошо, а у слабых — нет.
— Ну-ну, не глупи, — осадил дочь Эдмунд. — Всем известно, что Святая Матерь нам помогает.
— Все нормально, — кивнула ему Сесилия. — Дети — особенно смышленые — всегда задают вопросы. Керис, конечно, святые могут помочь, просто одни молитвы действенны, а другие не очень, понимаешь?
Девочка неохотно кивнула. Нет, ее не убедили и не перехитрили.
— Она должна пойти в нашу школу, — задумчиво произнесла Сесилия.
Монахини содержали школу для девочек из знатных и богатых семейств, а монахи — такую же школу для мальчиков. Отец закряхтел.
— Роза научила девочек буквам. А считать Керис умеет не хуже меня — она мне помогает.
— Ребенок узнает больше. Вы же не хотите, чтобы она всю жизнь вам прислуживала?
— Нечего ей зубрить книжки, — вмешалась Петронилла. — Она быстро выйдет замуж. За обеими женихи в очередь выстроятся. Торговцы, да и рыцари не прочь породниться с нами. Но Керис очень своенравна. Нужно смотреть в оба, чтобы она не бросилась на шею какому-нибудь пропащему бездельнику.
Керис обратила внимание, что Петронилла не беспокоилась о послушной Алисе, которая, вероятно, выйдет замуж за того, кого ей подберут. Сесилия возразила:
— А может, Бог хочет, чтобы Керис послужила ему.
— Двое из нашей семьи стали монахами — мой брат и племянник. Думаю, этого достаточно, — проворчал отец.
Настоятельница посмотрела на девочку и спросила:
— А ты что думаешь? Кем ты хочешь стать — торговкой шерстью, женой рыцаря или монахиней?
Мысль о монашестве приводила Суконщицу в ужас. Целый день выполнять чьи-то приказы. Это все равно что остаться на всю жизнь ребенком, имея матерью Петрониллу. Быть женой рыцаря или кого-нибудь еще — почти так же скверно, потому что жены должны подчиняться мужьям. Помогать отцу, а потом, когда он станет слишком старым, может быть, перенять его дело — лучше всего, но и это ее не прельщало.
