Годвин вспомнил старую страсть Филемона к воровству. Монахам деньги действительно ни к чему, по крайней мере по уставу, но это вовсе не значит, что они неподкупны. Однако визит монастырского инспектора наверняка расшевелит старост.
— Неплохая мысль, — кивнул аббат. — Поедешь?
— Для меня это честь.
— Тогда договорились. — Годвин обратился к Симеону: — И все-таки у нас огромные доходы.
— И огромные расходы, — добавил казначей. — Мы платим епископу, кормим, одеваем и предоставляем кров двадцати пяти монахам, семи послушникам и девятнадцати иждивенцам аббатства. У нас тридцать служек, поваров, конюхов и других работников. Мы целое состояние тратим на свечи. Монашеское облачение…
— Ладно, понятно, — нетерпеливо перебил Годвин. — И все-таки я хочу построить дворец.
— И где вы найдете деньги?
Настоятель вздохнул:
— В конце концов, где обычно. Попрошу у матери Сесилии.
Он увиделся с ней через несколько минут. В другой ситуации аббат пригласил бы ее к себе, подчеркнув муженачалие в церкви, но сейчас почел уместным ей польстить.
Дом настоятельницы являлся точной копией дома настоятеля, но здесь царил другой дух: половички, подушечки, цветы в горшочках, на стене вышивки с евангельскими цитатами и сценами из Библии, у камина — кот. Сесилия заканчивала обед, состоящий из жареной баранины и густого красного вина. Когда вошел настоятель, она в соответствии с правилом, введенным Годвином на случай, когда братья вынуждены общаться с сестрами, закрыла лицо специальным покрывалом.
Сесилию трудно было понять что с закрытым лицом, что с открытым. На словах монахиня радовалась, что он стал аббатом, беспрекословно соблюдала все введенные им строгие правила, преследующие цель разделения братьев и сестер, отстояв лишь редкие случаи совместной работы в госпитале. Никогда не возражала ему, и все-таки аббат сомневался в ее преданности. Словно разучился очаровывать. Прежде настоятельница смеялась его шуткам как девчонка, а теперь или аббатиса потеряла чувство юмора, или он. Трудно вести светский разговор с женщиной, у которой закрыто лицо, и монах перешел прямо к делу:
— Мне кажется, нам следует построить два новых дома для приема знатных и важных гостей. Один для мужчин, другой для женщин. Они будут называться домами настоятеля и настоятельницы, но их основная цель — предоставление гостям той обстановки, к которой те привыкли.
— Интересная мысль. — Сесилия, как всегда, соглашалась, но без воодушевления.
— Внушительные каменные дома, — продолжал Годвин. — В конце концов, вы являетесь настоятельницей уже больше десяти лет, вы одна из старейших монахинь королевства.
— Мы, разумеется, хотим поражать гостей не только богатством, но и святостью обители и благочестием насельников, — заметила настоятельница.
— Разумеется, но дома должны все это символизировать, как собор символизирует величие Бога.
— И где вы думаете их поставить?
Это хорошо, подумал Годвин, она уже переходит к практическим вопросам.
— Недалеко от нынешних.
— То есть ваш около восточной части собора, рядом со зданием капитула, а мой здесь, у рыбного садка.
Годвину показалось, что она издевается. Аббат не видел ее лица. Эти покрывала все-таки имеют недостатки, поморщился он.
— Вы можете выбрать другое место.
— Да, могу.
Наступило молчание. Годвину было трудно заговорить про деньги, он даже подумал о том, чтобы изменить правило закрытых лиц — например, сделать исключение для настоятельниц. Слишком сложно разговаривать. Но начать пришлось:
— К несчастью, я не в состоянии внести свой вклад в расходы по строительству. Мужской монастырь очень беден.
— Вы хотите сказать, в постройку дома настоятельницы? Я этого и не ожидала.
— Нет, я имею в виду и дом настоятеля.
— Ах вот как. Желаете, чтобы сестринская обитель построила оба дома.
— Боюсь, что да, я вынужден просить вас об этом. Надеюсь, вы не станете возражать.
— Ну, ради репутации Кингсбриджского аббатства…
— Я знал, что вы именно так посмотрите на дело.
— Погодите-ка… Но как раз сейчас идет строительство крытой аркады для сестер, поскольку мы не можем больше пользоваться братской.
Годвин промолчал. В свое время он разозлился на то, что Сесилия заказала аркаду Мерфину, а не более дешевому Элфрику, сумасбродное расточительство, но сейчас не время об этом говорить. Аббатиса продолжала:
— А когда она будет построена, мне придется возвести новую библиотеку и накупить книг, так как мы не можем больше пользоваться вашей библиотекой.
Годвин нетерпеливо топнул ногой. При чем тут это?
— А потом понадобится крытый ход в собор на случай непогоды — ведь теперь мы ходим другим путем, не тем, что братья.
— Очень разумно, — отозвался аббат, лишь усилием воли подавив желание воскликнуть: «Да не тяни же ты!»
— Следовательно, — подытожила Сесилия, — мы сможем рассмотреть этот вопрос года через три.
— Три года? Но я хотел бы приступить к строительству уже сейчас!
— О, боюсь, нам трудно об этом говорить сейчас.
— Почему?
— Понимаете, на строительство у нас отведены определенные суммы.
— Но разве это не важнее?
— Мы обязаны придерживаться своего плана.
— Почему?
— Чтобы экономить деньги и сохранять независимость. Мне бы не хотелось пойти по миру с протянутой рукой, — колко добавила настоятельница.
Годвин не знал, что сказать. Более того, у него появилось отвратительное чувство, что она смеется над ним под своим покрывалом. А аббат терпеть не мог, когда над ним смеются. Резко встал и холодно произнес:
— Спасибо, мать Сесилия. Мы еще вернемся к этому разговору.
— Непременно. Через три года. Я буду ждать.
Теперь монах был уверен, что она издевается. Годвин повернулся и торопливо вышел. У себя он бросился в кресло, кипя негодованием.
— Ненавижу эту женщину, — бросил он ожидавшему Филемону.
— Отказала?
— Сказала, что к разговору можно будет вернуться через три года.
— Это хуже, чем просто отказ. — Послушник покачал головой. — Это отказ на три года.
— Мы в ее власти, деньги у нее.
— Я иногда слушаю стариков, — с отсутствующим видом вдруг произнес Филемон. — Удивительно, сколькому можно научиться.
— Ты это к чему?
— Когда аббатство построило мельницы, сукновальни, рыбные и кроличьи садки, монахи издали закон, согласно которому горожане обязаны были использовать их за плату. Им запрещалось самостоятельно молоть зерно, валять сукно, иметь садки — все это они должны были арендовать у нас. Таким образом аббатство возвращало все расходы.
