— Я Гарри Бакалейщик с Чипсайд в Лондоне, — представился покупатель. — Мой отец — самый крупный торговец тканями в Англии. Если у вас есть еще этот алый, приезжайте в Лондон. Мы купим все, что сможете привезти.
— Давайте ткать все! — предложила Керис отцу, вернувшись домой. — У тебя осталось сорок мешков шерсти. Мы сделаем из нее красное сукно.
— Большое дело, — задумчиво ответил тот.
Дочь не сомневалась, что все получится.
— Ткачей много, все они бедные. Питер не единственный красильщик в Кингсбридже — научим обращаться с квасцами остальных.
— Как только секрет станет известен, все этим займутся.
Суконщица понимала, что отец прав, обдумывая возможные препятствия, но ей не терпелось.
— Ну и что. Пусть тоже заработают.
Однако Эдмунд не собирался за здорово живешь ввязываться в сомнительное предприятие.
— Если такой ткани появится много, цены упадут.
— Но они долго будут падать. Пока дело перестанет быть прибыльным, много воды утечет.
Олдермен кивнул:
— Это верно. Но сколько ты сможешь продать в Кингсбридже и Ширинге? Здесь не так много богачей.
— Тогда поеду в Лондон.
— Ну что ж. — Суконщик улыбнулся. — Настроена решительно. Хороший план. Хотя даже если бы он был плохим, у тебя, наверно, получилось бы.
Отец тут же отправился к Марку Ткачу и договорился с ним еще на один мешок. Медж согласилась взять бычью упряжку Эдмунда и четыре мешка шерсти и проехаться по соседним деревням в поисках ткачей. Но остальные члены семьи несильно обрадовались. На следующий день к обеду пришла Алиса. Когда сели за стол, Петронилла заявила брату:
— Мы с Алисой считаем, что ты должен изменить свое мнение относительно производства сукна.
Керис надеялась услышать от отца, что решение уже принято и обратного хода нет, но тот мягко спросил:
— Вот как? И почему же?
— Ты рискуешь всем до последнего пенни, вот почему!
— Сейчас почти все рискуют. У меня полный склад шерсти, которую я не могу продать.
— Но в результате то, что плохо, может стать ужасным.
— Я решил использовать этот шанс.
— Это непорядочно по отношению ко мне! — воскликнула Алиса.
— Почему?
— Керис тратит мою долю наследства!
Лицо Эдмунда потемнело.
— Я еще не умер, — отчеканил он.
Заслышав знакомые интонации, Петронилла прикрыла рот рукой, но Алиса не поняла, что отец уже рассвирепел, и двинулась напролом:
— Нужно думать о будущем. Почему Керис позволяется тратить то, что принадлежит мне по праву рождения?
— Потому что пока тебе ничего не принадлежит, а может, и не будет принадлежать.
— Ты не имеешь права выбрасывать деньги, которые перейдут мне.
— Детям не следует указывать отцу, что ему делать со своими деньгами! — рявкнул Суконщик, и Алиса присмирела.
— Я не хотела тебя обидеть.
Эдмунд поворчал. Дочь не очень старательно извинилась, но отец не умел дуться долго.
— Давайте-ка обедать и не будем больше об этом говорить, — подвел он черту, и Керис поняла, что прошел еще один день, а ее затея не провалилась.
После обеда она пошла предупредить Питера Красильщика о большом количестве работы в ближайшие дни.
— Невозможно, — развел он руками.
Это крайне изумило девушку. Питер, конечно, угрюм, но до сих пор всегда выполнял ее просьбы.
— Не бойтесь, вам не придется все красить самому, — принялась уговаривать она. — Какую-то часть работы я отдам другим.
— Дело не в крашении, а в сукновалянии.
— А что такое?
— Нам запретили самим валять сукно. Аббат Годвин ввел новое правило. Мы обязаны теперь использовать сукновальню аббатства.
— Ну хорошо. Используем ее.
— Она слишком медленная. Механизм старый, все время ломается. Чинили-чинили, там старые и новые деревянные детали, а это всегда плохо. Быстрее будет ногами в чане с водой. А потом, в аббатстве всего одна сукновальня, которая вряд ли справится и с обычным объемом работы городских ткачей и красильщиков.
От этого можно сойти с ума. Неужели все рухнет из-за бездарного правления братца Годвина? Керис возмущенно воскликнула:
— Но если сукновальня не справляется, аббат должен разрешить нам валять сукно хотя бы ногами!
Питер пожал плечами:
— Скажи ему это.
— И скажу!
Девушка помчалась в аббатство, но по пути задумалась. В зале своего дома аббат хоть и принимал горожан, но все равно женщине неудобно идти туда одной без приглашения, а настоятель все чувствительнее относился к таким формальностям. Более того, открытая ссора не лучший способ заставить его изменить точку зрения. Сначала стоит все хорошенько обдумать. Суконщица вернулась домой и села с отцом в гостиной.
— Тут у молодого Годвина слабое звено, — немедленно среагировал Эдмунд. — За использование сукновальни никогда не взимали платы. По преданию, ее построил житель города Джек Строитель для великого аббата Филиппа. А когда Джек умер, аббат предоставил городу вечное право пользования сукновальней.
— А почему ею перестали пользоваться?
— Она сломалась, и, по-моему, начались разногласия по поводу того, кто ее должен чинить. Спор так и не уладили, и город вернулся к старому доброму способу — принялись валять сукно ногами.
— Так, значит, у аббата нет права ни требовать денег, ни заставлять людей ее использовать.
— Именно так.
Эдмунд послал записку в аббатство с вопросом, когда Годвину будет удобно его принять. В ответе говорилось, что как раз сейчас настоятель свободен, и олдермен с дочерью пересекли улицу и направились в аббатство.
Как сильно брат изменился за последний год, подумала Керис. От мальчишеской горячности ничего не осталось. Годвин принял их настороженно, словно ждал нападения. Девушка начинала сомневаться, что новый настоятель обладает необходимой силой характера для должности аббата. С Годвином был Филемон, как всегда, с готовностью подносивший стулья и разливавший напитки, но в его манерах появилась уверенность человека, сознающего, что он тут не лишний.
— Значит, Филемон, ты теперь дядя, — улыбнулась Керис. — И как тебе маленький племянник Сэм?
— Я послушник, — ханжески ответил тот. — Мы оставляем все мирские связи.
Суконщица пожала плечами. Она знала, что Филемон любит Гвенду, но, если предпочитает это скрывать, какой смысл спорить. Эдмунд прямо заявил Годвину:
